Тихо утром в тайге. Верхушки сосен застыли недвижно, нежась под ласковым прощально сентябрьским солнышком, а у комлей стволов, покрытых клочьями мха, еще сумрачно, зябко от остывшей за ночь земли.
Старшина Паламарчук поежился, поднял воротник порыжевшей от времени шинелёшки, нахлобучил по самые уши синюю фуражку с темно-красным околышем, увенчанную тонким пучком веточек с желто-багряными листьями клена за ремешком – для маскировки, и осторожно придерживая винтовку, повернулся на левый бок.
До смены поста оставалось еще два особенно тягучих от однообразия и усталости часа. Но это немного, если учесть, что почти неподвижно на охапке примятого лапника он пролежал всю ночь. А сколько таких ночей, жарких летом, звенящих от густого облака гнуса, и трескуче-морозных, сковывающих лютым холодом проледеневшее заснеженное пространство зимой, провел он за двадцать лет службы в «секретах»! И все-таки каждый раз, когда заместитель начальника лагеря по режимно-оперативной работе подполковник Иванюта зачитывал приказ о назначении в наряд, сердце старшины Паламарчука начинало стучать чаще, а чисто выскобленные трофейной, оставшейся от дедушки золингеновской бритвой щеки пламенели от гордости.
И то! Вот уже два десятка лет по заведенному исстари порядку – через двое суток на третьи – ему доверяли охрану самого ответственного рубежа – дальних подступов к лагерю.
А это совсем не то, что заступать в караул на вышку, сторожа периметр зоны. Там – основные заграждения, крепкий деревянный забор, густо увитый «егозой» и колючей проволокой, с «запреткой», освещенной лампами и прожекторами, где в случае учебной тревоги или, не приведи бог, реальной попытки побега с режимного объекта срабатывает сигнализация, взвывает истошно сирена и из караульного помещения на поддержку часовому, грохоча коваными сапогами, выскакивает с автоматами наизготовку тревожная группа.
Нет! Здесь, на внешних рубежах лагеря, все иначе. И в случае чего рассчитывать приходится только на себя. Опергруппа если и прибудет на помощь, то лишь только после начала стрельбы. И то, поспешая, окажется здесь не ранее чем через тридцать минут. А до того времени, как велит новая редакция устава караульной службы, постовому надлежит держаться самому, решительно отражая нападение противника огнем, штыком и прикладом. Даже связь не работает – был раньше полевой телефон, замаскированный в дупле дерева, но, видно, у аппарата потроха с годами от сырости проржавели и сдохли, а новый где взять во вражеском окружении? Ракету сигнальную в небо пулять тоже бесполезно. Нет его практически здесь, неба, в тайге, все кронами елей затянуто, хоть обсветись – из лагеря не увидят.
Ветераны-чекисты рассказывают, что раньше в дальних «секретах» по трое дежурили, с собаками, но тогда и вохры в поселке было – каждый второй. Но теперь большинство населения – из «быков»-расконвойников да вольняшек, а потомственных чекистов раз-два и обчёлся. И он, старшина Паламарчук, один из них. Кому ж, как не ему, доверить такой важнейший участок!
Подполковник Иванюта, в ту пору еще капитан, двадцать лет назад впервые назначая молодого бойца Толю Паламарчука в секрет, сказал: «Ты, парень, у нас конвойник, самых чистых кровей, чья родословная еще от соловецкой вохры идет, на таких, как ты, надежда у нас особая, но и спрос с тебя, конечно, особый!»
Вот ведь сколько времени минуло, а наставление то запомнилось. И он, Паламарчук, не подвел! Два десятка нарушителей, из прогнившего зарубежья на режимную территорию пробиравшихся, задержал да трех побегушников из лагеря. Двоих лично повязал, стреножил, а одного завалил.
Когда последний побег предотвратил – часовой на вышке проспал, зек и сиганул через основное заграждение, рванул в тайгу да на дальнем «секрете» на Паламарчука и нарвался, схлопотал пулю, – начкар лейтенант Конорушкин перед строем старшему сержанту благодарность объявил и приказ Хозяина о присвоении очередного спецзвания старшины зачитал. Потом обнял – а сам седенький весь, старенький, трясущимися руками слёзы с глаз утирает и говорит при всех: «Быть тебе, Паламарчук, заместо меня начальником караула!»
Так прямо и заявил! А что? Очень даже может случиться, что наденет старшина Паламарчук через годик-другой погоны с желанной звёздочкой младшего лейтенанта. И то! Кому, как не ему, потомственному, в офицерах-то ходить! А там, глядишь, ещё лет через двадцать, годам к шестидесяти, и замом по режимно-оперативной работе стать может. Не вечен же Иванюта!
Мечтая так, старшина по многолетней привычке вглядывался пристально в сумрачное пространство перед собой, поводил плечами от потянувшей с близлежащего болота туманной сырости зябко, но мигом насторожился, услышав, как в таёжной чаще неподалёку вначале хрустнула ветка. И сразу затем, с треском ломая подлесок и глухо стуча копытами в густо усыпанную опавшей хвоей землю, на полянку перед «секретом» вымахнул, высоко задрав увенчанную рогами голову, огромный лось. Он застыл было, раздувая замшевые ноздри, в пяти шагах от старшины, а потом, почуяв человека, всхрапнул, скакнул в сторону и скрылся в непролазной чащобе.
Паламарчук сжал крепче винтовку, негромко клацнул хорошо смазанным затвором, вгоняя патрон из магазина в канал ствола, вскинул приклад к плечу. Кто бы ни вспугнул сохатого, зверь или человек, старшина должен быть начеку. Медведь, конечно, опасен, но, скорее всего, пройдёт стороной. А вот если человек… Чужака во что бы то ни стало следует задержать. В режимную зону нарушителям хода нет. Выхода, впрочем, тоже…
И когда промеж прямых и голых у основания, словно телеграфные столбы, вековых сосен показались три жалкие, измождённые, шатающиеся от слабости фигуры в изорванной об острые сучья одежде, старшина не удивился, не вздрогнул от неожиданности, а лишь стиснул зубы, заиграл желваками, твёрдо направив на цель винтовку.
Нарушители брели, держась друг за друга, оступаясь, постанывая, и не сразу заметили часового, выросшего у них на пути.
– Стоять! Руки за голову! – решительно скомандовал Паламарчук.
Словно споткнувшись разом, чужаки замерли. А один из них, поправив сбившиеся на кончик носа очки, посмотрел испуганно на старшину, сказал растерянно спутникам:
– Нет, друзья. Это совсем не бигфут. Не йети…
– Эти, ни эти, – качнув стволом винтовки, презрительно передразнил его Паламарчук, – какие надо, те мы и есть. Отставить разговорчики! Вы задержаны. При попытке к бегству стреляю на поражение!
