Старый «уазик» стонал и кряхтел, словно
больной старик, на каждом ухабе, и Ника всякий раз, когда машину встряхивало,
испуганно замирала, всерьез опасаясь, что древние механизмы не выдержат
разбитой дороги и рассыплются. Сквозь пыльное и заляпанное грязью стекло она
тревожно рассматривала унылые пейзажи, тщетно пытаясь избавиться от гнетущего
ощущения ненадежности. В этом забытом богом уголке на всем, казалось, лежала
печать тлена, и достаточно было любого неосторожного прикосновения или даже
легкого дуновения ветра, чтобы всё – голые деревья, почерневшие и покосившиеся
избы, обветшалые заборы (где они еще присутствовали) – развеялось прахом.
– Отжила свое бабка. Упокой господь ее душу… – Водитель «уазика»,
мужичок без возраста, вздохнул и торопливо перекрестился – скорее потому, что
так положено, чем всерьез огорчаясь смерти старухи.
Машину в очередной раз тряхнуло, и Ника
вцепилась пальцами в жесткое сиденье. Всю дорогу она упорно молчала, чем немало
огорчала словоохотливого водителя Федора: тому охота было поболтать за жизнь с
молодой столичной журналисткой, такой разговорчивой и любознательной утром, а
сейчас словно воды в рот набравшей. Вместо Ники беседу вяло, отделываясь
односложными словами и междометиями, поддерживал Стас Шатров – редакционный
фотограф.
– Вы так и напишите в статье как есть, без приукрашиваний, как мы тут
живем, –
разглагольствовал Федор, затягивая по пятому разу старую «песню».
– Напишем, напишем, – нетерпеливо перебил водителя Стас, а Ника хмуро угукнула.
Хоть статья о проблемах деревень,
сопровождаемая красноречивыми фотографиями, обещала получиться острой, от того
энтузиазма, с каким Ника собиралась в командировку, не осталось и следа. В ее
сознании до недавнего времени русская деревня ассоциировалась с парным молоком
и коровами с лоснящимися упругими боками, с бревенчатыми торжественно‑праздничными
избами, стогами золотого душистого сена, румяными веселыми бабами и стайками
хулиганистых и задорных, как воробышки, местных ребятишек. Образ этот сложился
по старым фильмам, детским книжкам с картинками и смутным воспоминаниям из
детства, когда маленькую Нику однажды на все лето вывезли за город, в
подмосковное село – чистое и опрятное. И поэтому теперь, много лет спустя,
перспективу путешествия, в какой‑то мере экзотичного для столичной жительницы,
она приняла почти с детским восторгом. Но ее радужные представления оказались
далекими от действительности. Какие‑то деревни, мимо которых они проезжали,
были еще обжитые, другие же – совершенно заброшенные, умирающие, состоящие
всего из нескольких дворов, где доживали свой век немногочисленные старики и
старухи. «Ужас… Полное отсутствие цивилизации… Край земли…»
Отправляясь в командировку, Ника преследовала
личный интерес: не столько собрать материал для статьи, сколько побеседовать со
старушкой Акулиной, проживающей в деревеньке Лески.
Шеф не сразу, но одобрил тему, и Ника
самостоятельно составила маршрут. Вчера они со Стасом выехали из Москвы и после
шести часов утомительной дороги в рейсовом автобусе прибыли в областной город.
Переночевали в местной, не отличающейся уютом гостинице (единственной на весь
город), а утром в кафе за завтраком познакомились с деревенским жителем
Федором, который на своем «уазике» раз в месяц выезжал в город за продуктами и
необходимыми в хозяйстве вещами. Ника поинтересовалась, знает ли Федор, где
находится деревня Лески. «Далековато будет, – промолвил тот после паузы, во время которой
что‑то прикидывал. – Но в целом, можно за день управиться». И за вполне умеренную плату
согласился подбросить их до места, а заодно провезти и по соседним деревням.
«Вы только напишите все как есть. Правду!» – выдвинул свое условие Федор. А Стас пообещал
условленную сумму удвоить, если Федор потом привезет их обратно в город. «Да
запросто!» –
обрадовался тот возможности быстро и легко заработать.
Они благополучно добрались до Лесков, по пути
иногда останавливаясь, чтобы сделать снимки. Но, к великому разочарованию Ники,
оказалось, что Акулина, дожившая до восьмидесяти семи лет, умерла неделю назад.
– Слышь, Федор, тормозни здесь, – неожиданно скомандовал Стас, пристально
всматриваясь в окно «уазика». – Сделаю еще пару снимков, пока окончательно не стемнело.
– Да дык… – Водитель озадаченно поскреб пятерней непромытый затылок и недоуменно
оглянулся на пассажиров. – Мы ж хотели до потемок в город попасть!
– Я тебе сверху пару сотен накину, идет?
– Ну, так это можно! Отчего бы и нет? – бодро провозгласил мужичок и остановил машину.
– Стас, мы уже достаточно сняли! – попыталась урезонить коллегу Ника. Ей хотелось
как можно скорее выбраться из этого тоскливого места и попасть в районный
городок, где были хоть какие‑то признаки цивилизации: освещение на центральных
улицах, гостиница, пусть и малокомфортная, но на фоне полуразвалившихся
деревенских изб казавшаяся чуть ли не дворцом, вполне сносный ужин в
гостиничном ресторане и, главное, горячая вода! Мечты о согревающем душе
превалировали сейчас над всеми остальными желаниями.
– Ник, это займет минут пятнадцать, не больше. Для твоей же статьи
пригодится, – проговорил Стас, в творческом нетерпении распахивая дверь и
выпрыгивая на девственный снег.
Федор оглянулся на растерявшуюся девушку и
развел руками:
– Пятнадцать минут можно и обождать.
– Пятнадцать минут в понимании Шатрова – это как минимум три часа, – процедила сквозь зубы
Ника и решительно открыла дверь.
Ступив в глубокий снег, она поежилась от
пронзительного февральского ветра и огляделась. Вокруг, если не считать
заброшенного домишки и чернеющего вдали леса, ничего не было. Что могло
заинтересовать тут фотографа?
– Ник, ты погляди! – окликнул ее Стас, словно прочитав мысли. – Отличная иллюстрация
к твоей статье!
Оказывается, его вниманием завладел не дом –
непримечательная копия уже встречавшихся им по пути, а полусгнивший сруб
разрушенного колодца.
Ника приблизилась к срубу и без всякого
интереса заглянула в черное колодезное нутро. Конечно, ничего она там не
увидела и с еще большим недоумением в глазах развернулась к азартно
пританцовывающему вокруг этой развалины коллеге.
Увлеченный работой, Шатров казался еще
красивее, чем был на самом деле. В каждом его движении – настраивал ли он
камеру, прищуривался ли, выбирая новый ракурс, поправлял ли растрепанные ветром
черные волосы – сквозила неприкрытая сексуальность, не картинная, как у
позирующей модели, а естественная. «Красивый муж, чужой муж», – вспомнилась старая
поговорка, и Нике не к месту подумалось о жене Стаса. Какая она, эта женщина?
За Шатровым прочно укрепилась слава ловеласа, и вполне возможно, что его жена
сейчас гадает: на самом ли деле муж отправился в командировку или остался у
любовницы. Впрочем, какое Нике дело до любовных похождений редакционного
фотографа? Он никогда ее не интересовал. Тем более у Шатрова появилась
постоянная любовница – секретарша главного редактора, красавица и глупышка
Лерочка. Впрочем, сейчас влюбленные, похоже, находились в затянувшейся ссоре:
два последних дня секретарша пребывала в скверном настроении, и Ника даже один
раз застала ее в слезах. И хоть о причине своей печали Лерочка предпочла
умолчать, Ника догадалась, что плакала секретарша из‑за Шатрова. Да и сам Стас
отправился в командировку в мрачном расположении духа. Никогда Ника еще не
видела Шатрова, относившегося к своим пассиям без особой привязанности, в такой
хандре. Неужели глупышка Лерочка так его зацепила? «Шатров, что у вас там
стряслось?» – не удержалась она тогда от бестактного, в общем‑то, вопроса. «А какое
тебе дело?» – вяло и вполне ожидаемо огрызнулся Стас. И Ника оставила его в покое:
действительно, не ее это дело. К тому же вскоре Шатров погрузился в работу и,
кажется, немного отвлекся от своих личных переживаний: на него зрелище
заброшенных деревень произвело совсем иное впечатление, нежели на Нику…
