Взрослые говорят, что мертвые не приходят к живым. Говорят, что все это чушь и нелепые сказки дворовых ребятишек. Но я то знаю, что они ошибаются и на самом деле все совсем не так. Совершенно не так.
Наша кошка, по имени Аська, умерла полгода назад. Мы похоронили её в небольшом пространстве между соседскими гаражами: Папа выкопал неглубокую яму и положил туда закутанное в наволочку, похожее на кокон неизвестного насекомого, холодное тельце, а затем слегка присыпал могилку пыльной городской землей. Вышло небрежно, да так, что над закопанным животным вспучился уродливый горбатый холмик, который всем своим естеством намекал о том, что в землю легло нечто лишнее, то чего там быть не должно.
В последующие ночи я почти не спала и много плакала, а когда слезы кончались, то подолгу сидела под одеялом, бесцельно всматриваясь в темноту, размышляя о смерти и тихонько произнося вслух сокровенное желание о возвращении к жизни любимой кошки.
Странно, но в одну из ночей мне вдруг показалось, что кто-то неизвестный подслушивает за мной. Я поняла это по тому, как в моей крохотной спальне, обыкновенно полной случайных звуков, неожиданно стало так оглушительно тихо, что я смогла расслышать шелест собственной кожи о сухую щетинистую поверхность одеяла и слабое биение красного комочка в груди. Но это был не предел, и тишина распространялась все дальше и дальше, постепенно захватывая спальню, вытесняя лишний воздух, закладывая уши непроницаемой пеленой. В один момент комната заполнилась беззвучием столь сильно, что мне неумолимо захотелось кричать, лишь для того чтобы хоть на секунду прервать это неестественное молчание. Я едва сдержалась, а вместо вопля стала тихонько произносить что-то вслух и тут же с ужасом заметила, как звуки, брошенные в пустоту, терялись и тухли в черном варенье комнатной тьмы. Тогда я поняла, что нечто ужасное чутко внимает моему голосу.
Затаив дыхание, слепыми от слез глазами я всматривалась в дальний угол комнаты, где роилась, шипела и пучилась безмолвная чернота. Она была столь глубокой и непроглядной, что казалось не ограничивалась только углом и проваливалась куда-то внутрь него, миновала стену и уходила в…
…Чарующую безызвестность.
Страха не было. Вместо него, все нутро моего тела источало странное, бессмысленное влечение. Необычное желание потрогать темноту, проникнуть в это холодящее пространство, а затем и вовсе с головой окунуться в него, обжигало мои мысли, но я никак не решалась этого сделать. Так силен был страх нарушить загадочную потустороннюю магию.
И тогда я стала говорить. Сперва тихо, а потом все громче и громче. Невольные всхлипы превращались в слова, а тонкие одеревеневшие от соленых слез губы сами протягивали в пустоту заветную фразу.
– Асенька, вернись, пожалуйста… – вырывался из гортани бесконечный шепот, а слезы нещадно капали с щек и растворялись на белоснежной постели.
Но тишина была безответна. Когда веки слипались, а голос стал слабым и тихим, из глубины бездны раздался шорох, а затем неясная тень, скользнула по полу и в одну секунду исчезла под кроватью. Находясь в полусонном бреду, я не придала этому значения и, ссылаясь на измученный разум, которому чудились странные вещи, продолжила терять взгляд в пучине темноты, что увлекала меня в какие-то глубокие доселе незнакомые уголки сознания.
Ни то от усталости, ни то от магического влияния неизвестности, поселившейся в доме, ближе к утру я все же провалилась в сон, а когда через несколько часов проснулась, то очутилась в своей привычной спальне залитой горячим полуденным солнцем, где не осталось и следа от произошедших ночью событий. В моей памяти все тоже потускнело. Теперь о странных явлениях напоминали лишь затянутые паутиной зыбкости отстраненные воспоминания, что сами собой стремились забыться.
Боль утраты постепенно ослабевала, и на смену ей скоро пришло другое отвратительное чувство. То была всеядная и неумолимая пустота. Правда, в этот раз она водилась не где-то по темным углам квартиры, а избрала своим домом мое бледное, исхудалое тело. Словно нефть, что безжалостно связывает перья птицы, не давая той взлететь и обрекая её на гибель, сумрачный вакуум проникал внутрь моей грудной клетки через солнечное сплетение и жадно поглощал живые органы, обволакивая их густой чернильной пеной, отчего каждый всхлип сердца становился приглушенным, а каждый глоток воздуха давался с едва различимым, но ощутимым каким-то неизвестным чувством тяжелым стоном. Я больше не чувствовала ни боли, ни грусти. Их место занимала страждущая и болезненная пустота, что вожделенно пожирала остальные эмоции, не позволяя им выкарабкаться наружу. Умри завтра кто-нибудь из семьи, и я не проронила бы и слова. Настолько все мне стало безразлично. Смерть крестила меня и с тех пор тенью бродила по пятам, отгоняя прочь страх замогильной жизни, который больше не смел прикасаться к моей изуродованной душе.
