Эта история – о любви
Пусть Охра говорит, мне нравится сидеть, расслабившись, и слушать ее плавно текущий голос, сливающийся с мерным, накатывающимся шумом вечернего прибоя. Когда сидишь вот так у костра, все радостно; чувствуешь себя так умиротворенно, даже в голове как-то тепло становится, и все думаешь про себя: как хорошо, что она вот здесь, рядом, и ездит тебе по ушам… а когда она неожиданно резко меняет интонацию в порыве воодушевления собственной речью, я, конечно, просыпаюсь и, конечно, улыбаюсь ей и киваю.
– И это дивное, дивное, дивное чудо, – напевает Охра, – Неужели это не подлинная, истинная, вечная радость жизни? Ты сливаешься с этим небом, полным алмазного сверкания звезд… ах, звезды! И смотришь, и видишь свое отражение в каждой из этих четырех или пяти лун, вечных спутниц, ночных светил… И этот наш безымянный и безвестный островок, где мы обрели кратковременную, но тихую гавань на нашем непростом жизненном пути… Немножко непонятно я выражаюсь?
– Гм… да нет…
– Да или нет?
– А-а-гм… – вот славен я просто такими мудрыми ответами!
Но все равно, здорово вот так сидеть. И даже Женераль мне мил в такие минуты, несмотря на весь его милитаризм. А вообще, если честно, я его побаиваюсь. Посмотрите: вот он идет, вон там, в траве – китель, погоны, фуражка, позументы. Прет как танк. Там, где я родился, не известны ни танки, ни такие диковинные персонажи, как этот бравый вояка, а из всех чудес- только крылатые печальные волки, но Женераль меня просветил, что танки на самом деле не существуют, и откуда явился подобный образ доподлинно неизвестно, наверное, он все придумал, но, так или иначе, теперь танк у меня прочно ассоциируется с самим Женералем.
Чтобы вы тоже были в курсе, танк – это такая штука, которая ревет, ревет и прет, прет – пофиг на все преграды. Таков и Женераль. А еще танк этак как-то разворачивается на месте – вр-р-ммм! – всем корпусом. Женераль тоже это постоянно демонстрирует. Вот сейчас он развернется всем корпусом в нашу сторону, регалии звякнут. А-ать- два! Нет, смотрите- не таков ли танк, который я не видел? Скоро он приблизится, и есть у него такая привычка- подойти вплотную, еще податься головой, плечами, торсом вперед и уставиться тебе в глаза. А смотрит он вот так… чувствуете прожигающую дугу электросварки? Сразу хочется вытянуться по стойке «смирно». Искусству которой и научил меня Женераль одним своим взглядом.
А вообще-то он добрый, сердечный. Так он сам о себе говорит, и попробуй-ка ему не поверить. А суров с виду, потому как – Женераль. И кстати, это даже не подлинное его имя, но Статус Кошмарен звучит и вовсе запредельно для простой человеческой психики.
Охра поворачивается, делает ручкой «приветик», а тот вышагивает вдоль берега- прет, прет на нас или на костер, как на маяк в ночи.
Вот он подошел, встал. Возвышаясь. Гул мотора на холостых оборотах.
– Привет, – говорит Охра. – Как прогулка, променад, вечерний моцион?
– Здравствуйте, – несмело здороваюсь я, глядя снизу-вверх и привставая. А сам думаю: кой черт?! Я его видел всего-то минут пятнадцать назад.
Женераль медленно, со скрипом перекатывает глаза – на Охру, на меня, на Охру, – откашливается и швыряет руку под козырек:
– Здравия желаю! Докладываю: обстановка спокойная, неприятель не обнаружен.
Охра деликатно зевает, а потом говорит:
– Чудесно, чудесно. Эй! Расслабься.
– Есть! Разрешите идти?
– Идите. Что? Куда? Да очнись же уже! – и шепотом мне:
– Нормальный человек, нет? – и опять мне, но уже другим голосом – цитирует какую-то старую, неизвестную мне шутку:
– Это простая галлюцинация, простая галлюцинация.
И Охра весело смеется, а Женераль, словно и вправду очнувшись, произносит басовито, но уже без этого своего рева:
– Да… я сяду тут…
– Садитесь, – говорю я, отодвигаясь, хотя места вокруг полно.
Женераль обрушивается на землю, что-то бормочет несколько секунд, а потом бодро вопрошает:
– Жрать осталось?
А глазищи его уже и сами видят, что да, осталось, а ручищи уже тянутся, а рот жадно распахивается. Несколько минут мы с Охрой сидим и молчим, слушая его чавканье и урчание, и настолько он, видно, смачно вкушает, обрызгивая все вокруг жиром, что Охра не выдерживает и тоже отщипывает себе кусочек. У меня же аппетита совсем нет – при виде трапезничающего Женераля ему просто неоткуда появиться.
Охра аккуратно, с какой-то своей особенной деликатностью обрабатывает жареное крылышко острыми жемчужными зубками, расправляясь с ним при этом поразительно быстро, после чего отводит руку, смотрит на нее, неожиданным и молниеносным, чисто кошачьим движением слизывает жир с кончиков пальцев, вздыхает и в упор смотрит на тучнеющего Женераля, все еще пребывающего в фазе мрачного насыщения необъятной утробы. Охра спрашивает:
– Женераль, а Женераль, вояка ты наш? Вот скажи мне, легендарный, прожженный в боях суровый пес войны, было у тебя в детстве какое-нибудь прозвище?
Женераль хрюкает; изо рта его торчит кусок мяса, жареный, но даже в таком виде конвульсивно содрогающийся от ужаса перед уготованной участью.
– Да нет, – задумчиво сама себе отвечает Охра, наматывая локон на пальчик. – У тебя не могло быть прозвища. Только не у тебя, нет. Женераль, отчего ты такой весь плоский? Ты вообще слышишь меня сейчас?
Женераль, вдруг встрепенувшись, поводит глазами, настораживается. Затем резко вскакивает, вскидывая над собой окорок, да как заорет во всю свою луженую глотку – аж пламя костра трепещет в испуганном смятении:
– Артиллерия! Товсь!
– О, господи, – отшатывается Охра, и я заодно. – Опять его накрыло.
Она смотрит на меня.
– Он просто смущается в твоем присутствии. Он очень стеснительный. Всегда трудно сходится с новыми людьми. Он тебя боится.
– Меня? – я аж рот разинул. Получается что-то вроде блеяния. – Он?!
Охра улыбается.
– Да шучу я. Это же Статус. Кого он там может стесняться? Тем более, после контузии.
Я в смятении смотрю на нее, а она на меня – лукаво. Я, как всегда, не могу долго выдерживать ее прямой взгляд и смущенно отвожу глаза.
Вскоре Женераль приходит в себя и возвращается к прерванному ужину. Как ни странно, у меня тоже разыгрывается аппетит.
Забавный вечерок. Еще посидим, поболтаем. Охра что-нибудь расскажет, я помолчу. Женераль…, впрочем, не знаю, что он еще выкинет. Вспоминается, как за несколько дней до этого мы вот точно так же сидели, а Женераль ровно как сейчас жевал, хрустел своими камнедробилками. Вдруг он встал, очень вежливо извинился, выглядя при этом достаточно разумно и трезво, и ушел куда-то в лес. Вернулся он только под утро. Вернее сказать, его привезла незнакомая лошадь, поперек которой он был без сознания перекинут, так что руки и ноги свисали вниз и болтались. Женераль был просто никакущий. Лошадь, по-моему, тоже, потому что шла она как-то странно – танцуя, выделывая всякие там пассажи. Но хотя бы на ногах держалась. Откуда-то неслась музыка – «Полет шмеля».
