Однажды – наверное, в другой жизни – я туда вернусь. В этот малюсенький домик на вершине отвесной высокой горы. Гора поросла лесом, смешными домами и заборами. Они, как новогодние игрушки на ёлке – прилепились к ней беспорядочно и кривовато. Серпантин дороги не добегает до её зелёной макушки – трусит в последний момент, ныряет на другой склон – и вниз, вниз, подальше от неба. Тыны из прутьев и округлых камней, вбитые в склоны, держат гору, как нитяная кольчужка. Кольчужка вся разная и неровная, словно куски её создавали в разных кузнях. Дикий виноград карабкается по ней, нависает над дорогой, льнёт к тёмному телу моей горы. И если перестать смотреть вперёд, на большую долину и огромное море, оглянуться вправо и наверх – увидишь мой дом. Он стоит на узкой площадке наверху, и его низкий и покосившийся заборчик из прутьев совсем не скрывает маленький двор и стену с одним окном. Но его никто не видит, ведь все всегда смотрят вперёд. Когда я туда вернусь, он будет таким же заброшенным, как когда мы встретились впервые. Его запертая дверь, выкрашенная когда-то голубой краской, облупилась и рассохлась, и ветер, протискиваясь сквозь неё, старается сильно не визжать. Там всего одна комната – квадратная, с деревянным полом, с большими окнами и забытыми выцветшими занавесками. Если открыть настежь дверь и окна, то ветер начнёт носить по дому пёрышки давно улетевших птиц. А в метре от дома начинается небо. Его так много…
А море – далеко-далеко внизу. С такой высоты прибой не видно, а шум ветра крадёт звук моря. Но когда я вернусь, я сяду у дома, прислонюсь спиной к его тёплой стене, и буду ждать шторм.
Его серая хмарь сползёт с гор, море, сопротивляясь, начнёт темнеть, а потом станет совсем чёрным. Волны будут тащить свои огромные тела к берегу – такие разные, такие одинаковые… Будут биться далеко подо мной, и я буду чувствовать этот рокот всем телом. Ветер перестанет быть милым и порывистым, будет вдавливать меня своей тяжёлой влажной лапой в камни стены. А они будут продолжать отдавать мне своё тепло. Я закрою глаза от вспышек молний, падающих в море, и буду дышать. Дышать и слушать. Утром я проснусь на площадке перед домом, и увижу, как набирают росу травинки. Моё платье тоже будет мокрым, но я всё равно не встану. Я никогда не видела, как появляется роса. Буду лежать и смотреть. А когда на море хлынет рассвет, совершенно золотистый и нежный, я наконец подойду к своему обрыву и загляну вниз. И увижу сверху спинки чаек, кружащих над берегом…
Я не буду смотреть влево, где за соседним склоном до обеда проспит гулявший всю ночь город, и вправо, где толпятся дома и разбегаются дороги и тропинки. Я буду всматриваться в море и небо, а они – в меня. А потом я войду в свой пустой оживший и радостный дом, и найду монету. Как везде и всегда, она будет ждать меня. Я спущусь вниз, в деревню, куплю сыра, хлеба и помидоров, и услышу на чужом мне языке сказанное в спину «Вон она, это ведьма с горы». Сделаю вид, что не пойму, почувствую, как сказанные слова появляются тяжёлыми монетками в кулаке. Куплю на них хромую белую козочку и пару глиняных кувшинов. Мое чёрное платье, такое же, как у них, никого не обманет. Здесь я тоже чужая… Мы вернёмся с хромоножкой на гору и будем есть. Она – траву, высохшую от росы, а я – белый сыр с хлебом. А помидорки – поделим…
Я распущу волосы, тяжёлые от ночной воды, и ветер их высушит и запутает. Он всегда так делает. Он мастер…
Когда нас найдёт большой серый пес с подранным боком, ляжет под окном и не подпустит посмотреть на него, я накажу хромоножке: «Ешь с другой стороны дома». Сяду на землю, чтобы он меня видел, и расскажу обо всем. Вспомню, что осталась еда, но он не станет есть. Просто уснёт, греясь на камнях. На закате я наберу смолистых шишек и ягоды с куста у тына. Буду долго мять их пальцами, испачканными в смоле. А потом буду замазывать впалый собачий бок, раздвигая серую колючую шерсть. Он будет рычать, отвернув морду и не найдя в себе сил отползти. А потом уснёт. На утро начнёт есть остатки вчерашнего ужина и презирать мою хромоножку. И любить мой маленький дом. Когда ты решишь прийти, просто подумай о доме на горе. Просто подумай. Ты сразу услышишь и море, и скрип двери, и почувствуешь соль на губах. Когда ты придёшь, оставь ружьё у входа. И если не найдёшь меня дома – значит, на ужин будет белый сыр с домашним хлебом.
Одинаковых волн не бывает, это он знал точно. Его волны – они всегда были разными… Тысячи переливов и оттенков… Бирюза, бутылочно-зелёный, плавящийся янтарь, отливающая синью чернота… Длиной в часть вдоха – или целый вдох, или даже на выдох… Звук воды – шум, грохот, шорох, тише шороха. И там, в конце трубы, в которую сворачивается волна – картинки немого берега, фигурки людей, собаки. Или слепящий песок, и камни, и небесный провал. Сюжеты всегда разные – и одинаково далёкие, как дверь в чужой, неправильный и не особо нужный ему мир. Он просто есть. И пусть. Пока это просто картинка. Его мир, его жизнь помещалась в эти, наполненные мощью, движением и грохотом, мгновения. Ритм волн, тяжёлое и могучее движение масс воздуха, постоянство в изменчивости. Он ощущал малейшие перемены – не осознавая, не вдумываясь, не понятно, каким образом. Предугадывал. Был его частью. Частью своенравного чудесного древнего мира. Только на волне растворялось и разлеталось каплями плотное, беспросветное, такое привычное, одиночество… на воде он не был одинок. Сёрферы – люди суеверные. Полно у каждого своих примет и маленьких ритуалов. И у него тоже был свой. Входя в океан и ложась на доску, чтоб начать выгребать, на мгновение опускал ладонь в воду, пропуская плотные струи меж растопыренных пальцев, зажмуривался, чтоб не видеть своё отражение, затем вглядывался и начинал различать «сегодняшний цвет». Почему-то это было важно, разглядеть воду, и не было потом для него сомнений или тайн в её сегодняшнем настроении. Что-то переключалось внутри – и он становился пазлом этой большой картинки. Маленькой частью огромного целого. Ту волну он ждал уже несколько дней. Не он один – десятки сёрферов до рассвета подтягивались и сейчас выходили на лайнап. Уже скоро. Так всегда. Сейчас!
