Под ногами шуршали листья, которые Шкет загребал своими шикарными ботинками. Он бы с удовольствием двигался лёгкими и быстрыми шагами, но как это сделать, если ботинки на три размера больше твоей ноги?.. Зато какие это были ботинки!.. С совершенно целой подошвой и выдавленным на мягкой коже словом «Salamander». Из прошлой жизни Шкет ещё помнил этот символ благополучия, и совсем неважно, что они давно утратили фирменный вид, – всё равно Шкет очень гордился ими и считал день, когда нашёл их возле мусорного контейнера, одним из самых удачных в жизни.
Под ногами шуршали листья. Этот звук сопровождал Шкета ежедневно, утром и вечером, потому что на его улице не было дворников, а листьев с каждым днём становилось всё больше. «Его улица» – не просто образ; это была действительно его улица, потому что больше на ней не жил никто.
По генеральному плану застройки, который Шкет специально изучал в витрине самого главного проектного института, в недалёком будущем здесь должен подняться белокаменный массив с магазинами, школой и подземной стоянкой. Шкет уже заранее ненавидел всё это, но, слава богу, в нашей стране между планами и их реализацией можно успеть прожить целую жизнь.
Старых жильцов, тем не менее, выселили ещё весной, и они покорно ушли, продав «на слом» большую часть домов. Осталось всего три, и самый целый из них принадлежал теперь Шкету. Никаких документов на дом у него не было, но их ведь никто и не спрашивал. И не такая уж проблема, что на улице отсутствовали свет и газ – зато чудом или по безалаберности чиновников, забыли отключить воду, и Шкет, как цивилизованный человек, каждое утро умывался, а вечером совал под тонкую холодную струйку уставшие ноги и при этом довольно повизгивал. И за такое счастье никто не присылал ему никаких счетов!..
Под ногами шуршали листья. С одной стороны, мёртвый звук угнетал, но, с другой – привносил покой и умиротворение (наверное, всё, связанное со смертью, приносит покой).
В руке Шкет нёс пакет с изображением длинноногой белозубой девицы. Взгляд у неё был восторженно глупый, и это раздражало Шкета, однако сам пакет оказался на редкость прочным, служа верой и правдой уже целые две недели… Впрочем от какой такой тяжести ему рваться, если в нём лежали половинка чёрствого хлеба, два сморщенных солёных огурца и кусок осклизлой колбасы? …Всё равно надо иметь прочный пакет – вдруг завтра мне повезёт!.. – подумал Шкет.
Сознание, отвыкшее генерировать мысли, а лишь фиксировавшее действительность, вдруг решило вспомнить о своём предназначении, выхватив очень важное слово – «повезёт». Оно с трудом сдвинуло ржавые шестерёнки, и механизм воображения нехотя включился в работу, пытаясь представить, как может выглядеть это самое, «повезёт». Уж, конечно, речь шла не о еде и даже не о второй паре ботинок. Нет, это будет пачка зелёных денег, случайно выброшенная вместе с хламом!.. А, может, и не выброшенная – может, просто она выпадет у кого-то из кармана. Только, вот, у кого? Знать бы заранее!..
Шкет оглянулся. Уже около часа за ним шёл странный человек, не проронивший за всё время ни единого слова. Сначала Шкет даже решил, что он просто идёт, потому что между ними не могло быть ничего общего. Парень выглядел гораздо моложе и одет был так, как одеваются люди, имеющие настоящий дом и спешащие туда после работы; роднили только глаза – такие же потухшие, на которые Шкет по привычке обратил внимание.
Он всегда старался заглянуть людям в глаза, ведь только в них можно прочесть, ждёт тебя что-то хорошее или нет. За это его несколько раз били, но это ничего – ведь не убили же.
…Не убили же, – сознание выхватило новое словосочетание и остановилось в своём движении, – зачем он идёт за мной? Может, хочет убить, чтоб завладеть ботинками, старым верблюжьим одеялом, керогазом, керосиновой лампой, чугунной сковородой, закопчённой кастрюлей и мешочком лука?.. Оказывается, сколько у меня полезных вещей, за которые, и правда, можно убить. А что?.. Разве это так уж страшно?.. Совсем не страшно, и давно можно было б проделать самому!.. – Шкет живо представил, как пухнет и разлагается его никому не нужное тело, и передумал, – просто каждому дана своя жизнь, – решил он, – тот же, Бим – он даже виляет хвостом, а, значит, радуется жизни. То есть, жизни можно радоваться, если стереть границу между человеком и собакой!.. А существует ли та граница?.. Все ж мы божьи твари…
Шкет прошёл ещё метров сто и остановился. Теперь предстояло отодвинуть доску в заборе, проскользнуть под ней, и он окажется дома.
– Слушай, – Шкет постарался принять воинственную позу, – ты зачем за мной идёшь?
– А куда мне идти? – говорил парень медленно, словно, по ходу, подбирая нужные слова.
– Я почём знаю? – пожал плечами Шкет, – домой иди!
– Я не знаю, где мой дом…
– Что ты мне дуру гонишь? Ты чего, обкололся?
– Не знаю, – парень сдавил пальцами виски, – я просто ничего не помню.
– Совсем ничего? – заинтересовался Шкет, – например, как тебя зовут, помнишь?
– Кажется, Андрей… или что-то у меня связано с этим именем…
Шкет слышал о людях, потерявших память. Да что там, слышал – он знал их! Один такой дед обретался возле рынка, а другой, худой и обросший, целыми днями бродил по городу в надежде, что кто-нибудь его узнает. Сталкиваясь с ним, Шкет каждый раз думал, что надеется он зря – в таком виде его никто не признает, а и признает, так пройдёт мимо.
…И, вот, теперь третий – то ли Андрей, то ли не Андрей… Пусть будет Андрей, – решил Шкет, – надо же как-то называть его… хотя зачем мне его называть?..
– Ну, чего стоишь… Андрей? – спросил Шкет, – я похож на владельца гостевого домика?
– Нет, не похож… – парень молча побрёл вперёд – туда, где раскинулся глубокий, заросший кустарником овраг. Все в округе знали, что им давно завладели стаи одичавших собак, совсем не похожих на добродушного Бима. Наверное, если б не подобное соседство, все городские бомжи давно б перебралась на «шкетову» улицу, но страх оказался сильнее мечты о собственном доме. Глупые люди не понимали, что собаки не станут рыскать по заброшенным садам, где нет ничего, кроме гниющих на земле яблок; они-то твари умные – они идут к еде и теплу, то есть к пятиэтажкам, стоявшим по другую сторону оврага с незапамятных хрущёвских времён.
– Эй! Постой! – крикнул Шкет, и парень остановился, – не ходи туда!
– А куда?
– Чёрт… – Шкет отодвинул доску в заборе, – пролезай. Только учти – это мой дом. Только мой! И завтра ты уйдёшь. Запомнил?
– Запомнил, – парень впервые улыбнулся, – если я могу что-то помнить.
– Ты уж постарайся, – пробормотал Шкет, поднимаясь на крыльцо. Снял с двери замок (ключа к нему не было изначально, и выполнял он чисто психологическую функцию, но Шкету почему-то так казалось спокойнее); уверенно прошёл в комнату и, чиркнув спичкой, зажёг керосиновую лампу. Возникшее в желтоватом свете замкнутое пространство создало иллюзию, если не уюта, то защищённости, – как тебе? – в голосе Шкета звучала законная гордость.
