Бабка Аня слегла.
Мать уехала в отпуск и попросила меня – внука 35 лет – приглядеть.
Пришлось ехать из Москвы на малую родину, в Электросталь, тратить день.
Бабка и мать были страшно сильные женщины, настоящие супервумен из развитого социализма, они никогда не беспокоили своих мужчин из-за проблем со здоровьем, как-то сами старались перемочься, но вот настал момент, когда они сами не смогли.
Он всегда настает, такой момент, даже для самых крепких и независимых.
А крепче и независимей моей бабки и моей матери нельзя было сыскать женщин на всем белом свете.
Бабке исполнилось 83 года.
Невероятно стесняясь, отводя выцветшие глаза, она попросила меня выстирать ее тряпки.
Ну, понятно, что это были за тряпки. Подробности не нужны.
Стиральной машины в ее квартире не было. Я собрал тряпки в пакет, отвез в квартиру родителей, там бросил в машину и нажал кнопки, а сам сел рядом и стал ждать.
Бабка Аня родилась в селе Казанское Богородского района Московской области. Это прямо на восток от Москвы, на территориях болотистых и неплодородных, где мужики от века не пахали землю, а ходили в отхожие промыслы.
В начале XX столетия именно там знаменитый фабрикант Савва Морозов учредил свои ткацкие мануфактуры: дешевая рабочая сила, тысячи баб, в огородах у которых не росло ничего, кроме моркови; эти бабы охотно рванули в ткацкий бизнес.
Спустя 15 лет история повторилась, только теперь на сцену истории вышел промышленник и миллионер Николай Второв, впоследствии прозванный «русским Морганом».
Этот самый Второв, опять же позарившись на дешевые трудовые руки, в тех же болотах близ Богородска (ныне Ногинск) построил металлургический завод, где сталь выплавлялась ультрасовременным способом: посредством электрической дуги.
Так возник завод Электросталь, а вокруг него – одноименный город.
Если на Курском вокзале сесть на электропоезд до станции Захарово, то сначала путь лежит через земли, воспетые Веничкой Ерофеевым в поэме «Москва – Петушки».
Чухлинка. Новогиреево. Черное. Электроугли.
Само звучание этих топонимов вызывает дрожь загривка и воспоминания о немом фильме Фрица Ланга «Метрополис».
Затем, минуя станцию Фрязево, поезд свернет на боковую ветку, ведущую, собственно, к заводу.
И тут начнется настоящий «Метрополис», индустриальная Ойкумена.
Громыхая стальными чреслами, вагоны покатят мимо жухлых сосновых лесов и обширных болотин, а потом, прямо посреди гиблых пустошей, возникнут громадные заводские корпуса, – и вот на протяжении доброго получаса вы будете ехать сквозь циклопический, бесконечный завод.
Станция Металлург.
Станция Электросталь.
Станция Машиностроитель.
Цех за цехом, забор за забором, на протяжении десятков километров.
Это моя родина, и родина моей матери, и матери ее матери, бабушки Анны Васильевны.
У нее было семь сестер и два брата.
Она была старшая.
Земля не рожала, есть было нечего, а тут – завод.
Возвращаясь к Второву: его к тому времени убил сумасшедший студент.
Пришел просить денег, однако Второв отказал. Студент достал «наган» и застрелил «русского Моргана».
Но то были дела прошлые. Ко времени взросления бабки Анны на дворе грохотал сталинский военный коммунизм, индустриализация и борьба с кулаками.
Бабка Аня подделала свою метрику, приписала три года и в возрасте 16 лет (на самом деле в 13) пошла работать на завод.
Рослая, широкоплечая, круглолицая, всегда румяная и решительная, очень сильная, она могла легко прибить любого мужика, она выдерживала любые нагрузки: такие люди были в цене, и ее трудоустроили.
В то время ее мать, моя прабабка Маша, ненадолго села в тюрьму. Она работала на том же заводе. Ради дополнительного приработка выносила из цеха так называемые «концы»: протирочный материал, промасленную ветошь, – ее можно было продать и выручить какие-то гроши. «Концы» эти пользовались спросом, они отлично годились для растопки печей.
Неизвестный мне цеховой деятель предложил моей прабабке, матери девятерых детей, свое покровительство. Он был готов закрыть глаза на злодейское хищение «концов», но взамен хотел интимной близости. Мать девятерых детей отказала деятелю. Он сообщил куда следует. Прабабку Машу повязали с поличным и за кражу с производства драных промасленных тряпок впаяли два года.
Теперь, спустя полвека, я, правнук, мог бы найти того деятеля. Раскопать архивы. Установить его фамилию, отыскать его родню. Вскрыть, выявить это гнилое семечко.
Но зачем?
Мертвые сраму не имут.
Вроде бы отвлеченная формула, но, когда применяешь ее на себя, на своих предков – она наполняется кровавой смердящей блевотиной реальности.
Мертвые сраму не имут.
Какой-то ушлый гад упек мою прабабку на два года лагерей.
Если я найду его потомков, выясню его фамилию – что это изменит?
Так Анна Васильевна, старшая дочь, осталась главной кормилицей в семье на девять ртов.
Но завод спас ее. Не только прокормил, но и устроил всю дальнейшую жизнь этой незаурядной женщины.
Она работала в так называемом «обдирочном» цехе. Раскаленные болванки, выезжающие из тюбингов литейного цеха, быстро остывали, покрывались окалиной: эту окалину и следовало «обдирать»; как это происходило – я не знаю, но подозреваю, что вручную.
Когда приспело время, бабка Анна встретила надежного, веселого и симпатичного парня по имени Николай и вышла за него замуж. Дед Николай отдаленно напоминал модного в те годы одноименного киноартиста Крючкова и имел два крутых достоинства: железные зубы во весь рот и бронь от армии. Не знаю насчет зубов, но бронь пригодилась: началась война, мужиков гребли широким бреднем и посылали умирать за Родину и за Сталина, – однако дед Николай не поехал умирать, а остался плавить сталь на стратегически важном производстве. Квалифицированный пролетариат считался в те времена привилегированным классом, элитой нации.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
