Воздух был густым и тяжелым, задыхаясь от едкого смрада горящего прометия. Вонь горелой плоти орков, тошнотворно сладкий и гнилостный запах, смешанный с металлическим привкусом человеческой крови, приторным запахом озона и мускусом тысячи зеленокожих, сбившихся в неистовство насилия. Гортанные рев, прерываемые дикими боевыми кличами, хриплым смехом жестокого веселья и тошнотворным хлюпаньем раздавленной плоти, разносились по разрушенному городскому пейзажу. Отрывистый лай лазганов и оглушительный грохот разрывающихся гранат создавали отчаянный контрапункт орочьей какофонии.
Альберту едва исполнилось двадцать, на его молодом лице отпечаталась усталость ветерана, он присел за разбитой феррокритовой баррикадой, его молодые черты были грязными от пота, пыли тысячи сражений и потеков засохшей крови. Его дыхание сбивалось в груди, каждый вдох был жгучим напоминанием о задымленном воздухе. Вокруг него громоздились стреляные гильзы, металлический горный хребет, свидетельство отчаянной, проигранной борьбы. Его лазган, стандартное оружие Имперской Гвардии, был тщательно ухожен, его металл блестел, несмотря на беспощадную бойню. Это было больше, чем оружие; это был якорь, символ долга, его преданности Императору и, возможно, его единственный настоящий друг. С отработанной эффективностью он нажал на курок, и луч раскаленной энергии вырвался наружу, испаряя нападающего орка. Гротескное лицо существа, маска клыкастой дикости и пожелтевших зубов, растворилось во вспышке зеленой крови. Его грубая рубка, всего в нескольких дюймах от лица Альберта, с грохотом упала на землю рядом с дымящимися, дергающимися останками.
Вокруг него остатки его отделения, Терранского 88-го, сражались с запавшими глазами и решимостью людей на грани. От первоначального взвода осталось едва ли дюжина, на их лицах были маски изнеможения, страха и преследующих воспоминаний о товарищах, разорванных на части острыми зубами и ржавыми клинками. Один человек, с широко раскрытыми от ужаса глазами, возился с заклинившим лазганом, слезы текли по его грязным щекам. Другой, с изуродованной культей руки, привалился к баррикаде, бормоча отчаянную молитву давно забытому богу. Они удержали свои позиции против волны зелени – неповоротливые звери, одетые в ржавый металлолом, их толстые, зеленоватые шкуры блестели от пота и крови, орудуя грубыми чоппами и ржавыми слаггами. Глаза орков горели диким ликованием, когда они крушили кости и рвали плоть, упиваясь бойней. «Император защищает… Он защищает…» – прошептал Альберт, слова были хрупким щитом против надвигающегося отчаяния.
Земля задрожала, когда эскадрон валькирий пронесся над головой, на мгновение заглушив звуки резни. Валькирии выпустили разрушительный шторм огня, прорвав ряды орков. На драгоценное мгновение волна зеленокожих дрогнула.
Среди бойни возник новый звук – ритмичное скандирование Сестёр Битвы. Облаченные в силовую броню цвета полуночи, они продвигались с непоколебимой грацией, их движения были точными и дисциплинированными. «Не позволяйте ведьме жить!» – скандировали они, их голоса отдавались эхом непоколебимой веры. Их благословенные болтеры изрыгали праведную ярость, каждый выстрелил молитвой Императору. «Сжечь еретика!» Печати чистоты, украшенные священными стихами и сияющими иконами, развевались на их доспехах. Возглавляла отряд сестра Серафина из Ордена Багровой слезы. На ее покрытом шрамами лицевом щитке была единственная, сияющая печать чистоты, на которой была написана Литания Ненависти. Ее богато украшенный болтер, украшенный серебряной филигранью и исписанный священными стихами, выбивал ритмичный удар смерти. Тяжелый, богато украшенный цепной меч, благословленный верховным жрецом, висел у нее на боку. Она остановилась, поцеловала маленькую иконку Императора, висящую на ее четках, а затем двинулась в бой, маяк праведной ярости в сердце бури. Прибыли Боевые Сестры.
Огненный выстрел из болтера оглушительно ударил по силовой броне сестры Серафины, ударный контрапункт гортанному реву орочьей орды. Изумрудно-зеленая кровь брызнула на ее полуночно-черный керамит, свидетельство эффективности ее благословенного болтера. Ее лицо, хотя и невидимое под шлемом, было маской мрачной решимости, ее вера была оплотом против ужасов, разворачивающихся перед ней. Каждое нажатие на курок сопровождалось шепотом молитвы Богу-Императору, литанией праведной ярости против ксеноскверны, оскверняющей Его священное творение. Розарий, зажатый в ее перчатке, тихо щелкнул, ритмично напоминая о ее священном долге.
Через забрало своего шлема Серафина осматривала поле битвы. Остатки рваной Имперской Гвардии, в порванной и запятнанной кровью и грязью форме, отчаянно цеплялись за свои позиции. Их огонь из лазганов, когда-то дисциплинированный залп, превратился в спорадический, панический шквал. Их формирования, когда-то жесткие и упорядоченные, теперь были раздроблены и фрагментированы, угрожая полностью развалиться под беспощадным натиском орков. Слабые, подумала она, это слово было горьким привкусом на ее языке. Это было не суждение об их храбрости, а отражение укоренившегося недоверия между церковью и Гвардией, раскол, рожденный разными доктринами и противоречивыми толкованиями воли Императора. Гвардия сражалась храбро, да, но без непоколебимой веры, которая питала сестёр битвы, их храбрость была хрупкой, склонной к разрушению под давлением.
Гортанный рев, громче остальных, привлек внимание Серафины. Огромный орк, грубая броня которого была украшена черепами павших людей, ринулся на колеблющиеся ряды гвардии, размахивая огромным ржавым рубилом. Серафина увидела страх в глазах гвардейцев, как их решимость рушилась перед лицом такой звериной дикости. Они сломаются, поняла она, и ее сердце ожесточилось. И если они сломаются, строй падет.
С приливом праведной ярости Серафина подняла свой болтер. «За Императора!» – крикнула она, ее голос прозвучал ясно и сильно среди грохота битвы. «Очистим нечистых!» И затем, когда она обрушила на атакующего орка шквал болтерного огня, одна-единственная алая слеза, слеза не печали, а праведного гнева, проложила путь по ее щеке, невидимая под холодным, непреклонным взглядом ее шлема.
