Батю, наверное, можно назвать важным человеком для любого пацана. Ну, с поправкой на тот факт, что достаточно большое количество их воспитывалось мамкой да бабкой. Еще у такого же числа пацанов батя вроде бы числился, был жив-здоров (хотя последнее, зачастую, относительно), даже домой заходил, иногда фанфоронил, типа он глава семьи, а на деле… Ну, вы сами знаете.
Вот про такого батю я и хочу сказать пару слов. И нет, этот пассаж будет не про моего отца, человека серого, в общем-то непримечательного, вряд ли заслуживающего даже этого неуклюжего упоминания. Речь пойдет про батю моего ближайшего друга (справедливости ради скажу, что мы, друзья его сына, иначе как «батей» его не называли, тогда как наших отцов мы именовали «папами»), про наши школьные времена, когда мне несколько раз довелось с ним пересечься, про тот образ этого человека, который сложился в моей голове из слышанных баек, собственного впечатления и даже при участии фантазии… В общем, этот текст на документальность, конечно, не претендует, да этого и не требуется, ведь действительность обычно гораздо скучнее.
Все описанные ситуации связаны с детством, проведенным в маленьком северном городке, очень холодном, нужно сказать (что не мешало нам весело проводить это детство, играя во дворах в футбольца в шубах и валенках при – 50° С).
Отдельной строкой отмечу, что жизнеописание нашего бати заслуживает быть гораздо больше и глубже, ибо он прожил долгую и насыщенную жизнь… но об остальном вы уж спросите у его сына (у любого из 10-12, кто будет доступен), если захочется.
Так вот, батя Орест (его действительно звали Орест, что уже придает этой истории определенной пикантности) был мужиком крутым, как гребанные яйца (которые нам с пацанами «посчастливилось» лицезреть, но об этом дальше, #кликбейт). Поговаривали, что он служил в органах госбезопасности, участвовал в каких-то конфликтах, операциях, бог знает где и когда. В общем, умел решать вопросы, был резким и конкретным дядькой, которому лучше не переходить дорогу. Ну, так говорили. Я помню лишь, что он был изрядным любителем приложиться к бутылке, и работал электриком. Вещи настолько же несовместимые насколько добрососедские в нашей стране.
Будучи электриком, он, опять же, говорили, единственный в городе согласился найти и поменять перегоревшую лампочку в тысячеламповой люстре местного бандита-олигарха.
Будучи же пьянчугой, батя за очередной чекушкой поспорил с «коллегами», что сможет отрубить руку своему сыну (и это очень вряд ли, что он был фанатом арки Тарантино в долбанных «Четырех комнатах» при этом).
Конечно, как и любой человек с таким набором вводных (неважно, вымышленных или реальных), батя считал необходимым научить нас, пацанов, жизни. Преподать, так сказать, урок. Своего рода святой долг, понимаю.
Одно из моих самых ярких воспоминаний – урок игры на гитаре от бати. Это было как раз в то время, когда мы заболели, как все порядочные подростки, этим инструментом, думали о своей группе, мечтали дать школьный концерт и все такое.
И вот в один из таких дней мы зашли к Орестычу обсудить все эти планы, да и побрякать, собственно, на гитаре. Когда же дело, наконец, дошло до по-подростковому нетерпеливому поглаживанию струн нашим главным гитаристом, из своего, естественно, отдельного логова выполз батя Орест, почувствовав, как опытный хищник, запах легкой добычи, которая насытит его эго.
Чуть понаблюдав за нашими экзерсисами на пороге гостиной, в которой мы вальяжно, будто будущие рок-звезды, развалились на диване, батя вступил в игру: «Что вы тут балакаете, дети, только инструмент портите. Сейчас я вам покажу, как нужно. Малой, давай сюда гитару».
Орестыч передал бате свою гитару, которую мы еще не успели настроить, и звучала она, само собой, ужасно. Но разве могла такая мелочь смутить батю?
Он уселся поудобнее в свободном кресле, обхватил инструмент так же, как кабацкие хватают бабу за мягкое место, зажал аккорд, вдарил по струнам и захрипел: «Я от страха себя отучал постепенно, Я отрекся от всех мелочей бытовых…».
Само по себе это действо – скрежетание расстроенной в хлам гитары вкупе с пропитым треском голосовых связок бати, вызывало лишь смесь недоумения с жалостью, перемежавшуюся глупыми улыбочками на наших рожах. Однако лучшее нас ждало впереди – подошло время припева…
Тут батя в ощущении возвышенности момента сладострастно чуть прикрыл глаза, обрамленные здоровенными черепаховыми очками, дал мощный удар по стальным струнам и гаркнул: «Ап! И тигры у ног моих сели!» – из его не слишком длинных домашних трусов выкатилось на всеобщее обозрение волосатое яичко.
Каких чудовищных усилий стоило нам, чтобы не закатиться в хохоте в этот момент! А ведь он, момент, действительно получился великим! А зверюги ведь действительно сели у ног бати!
После этого стальной Орест добил еще один куплет-припев и, очевидно, очень довольный собой невозмутимо покинул гостиную. А мы, чуть выждав для приличия, взорвались неконтролируемым юношеским смехом!
Что ж, батя сделал тот наш день. Да и преподанный им урок мы тоже, безусловно, усвоили.
***
Теперь, когда вы уже знакомы с батей Орестом (а учитывая обстоятельства этого знакомства, можно смело утверждать, что знакомы довольно близко), я решительно не имею никакой возможности препятствовать вашему приятнейшему времяпрепровождению в его компании.
Но прежде всего давайте посмотрим бате в лицо, в его иссохший, с резкими чертами, местами покрытый желтоватыми пятнами лик (да, наверняка когда-то он был другим, предположу, что даже весьма приятным, но мне выпал шанс видеть его только таким). Короткие, подстриженные под ежик седые волосы неаккуратными изгибами заходили на очень прямой крупный лоб, разрезанный на равные части канавками старческих морщин. Огромные черепаховые очки с толстенными линзами ограждали собеседников бати от хитро-хищного взгляда его небольших, несколько суженных правильно посаженных сереющих глаз, аккурат под которыми расположились темные мешки (а может это были непреходящие фингалы, кто ж его разберет). Изначально прямой узкий нос теперь больше походил на скальный пик, изломанный многочисленными выступами (судя по всему, следствие неоднократных соприкосновений с твердой тупой поверхностью), у подножия которого уютно уселись два горных озера – большие оволосевшие ноздри. Впалые щеки, выделяющиеся острые скулы, как и мощную челюсть плотно обтягивала тонкая иссушенная суровыми морозами и не менее суровыми горячительными напитками кожа. Правильной формы подбородок с огромным котлованом под тонкими потрескавшимися губами, укрывавшими, само собой, желтые (были среди них и золотые) волчьи зубы, несмотря ни на что, всегда был выбрит удивительно гладко.
