Пиня Копман - Байки Каллиопы

Предстишие

Старшая дочь Зевса и Мнемозины, мать Гименея, Орфея и Гомера, божественная муза эпической поэзии Каллиопа сильно состарилась.

Да-да, боги и богини могут состарится, если вместо толп почитателей осталась лишь жалкая горсточка высушенных профессоров никому не нужных наук.

Что поделать? Времена настали динамичные и прагматичные. Читать героические поэмы некому и некогда. И даже вполне уважающие Каллиопу профессора пробавляются краткими пересказами в цветных брошюрках с картинками, или роликами на Ютубе вроде «Вся Илиада за 10 минут»

Вот в таком, рассеянно-депрессивном состоянии я и застал почтенную Музу, когда заглянул к ней по мелочному вопросу насчет биографии Одиссея.

Богине было скучно. Вначале она пыталась общаться привычным ей пафосным языком гекзаметров. Но я сразу перевел беседу на привычную нам речь, и Каллиопа со вдохом (а что делать?) согласилась.

Ох и много же она мне поведала между делом! Верить – не верить, это был тот еще вопрос! Вот ты, дорогой мой читатель, Гомера читал? Ну и как, поверил? То-то!

Так что некоторые из сюжетов, подаренных мне Богиней, я прямо назвал байками.

Располагайся же поудобней, и внемли! То есть (Прости!) просто почитай. Возможно, это тебя развлечет.

Всегда преданный тебе

Пиня

Рождение поэзии

(100 тысяч лет назад)

После долгой загонной охоты,

потеряв лишь десяток мужчин,

племя мясом объелось до рвоты

в закопчённом, задымленном гроте,

меж отрогов у стоп Аппенин.

Кто-то камнем ударил о камень,

зов раздался гортанный, суров.

Прыгнул вождь как олень, что подранен,

племя вспыхнуло пляской, как пламень

на горе пересушенных дров.

Страсть ярилась и вилась бураном

среди дыма густых облаков,

и сплетались в соитии рьяном

ожерелья из обсидиана

и браслеты из волчьих клыков.

А у входа юнец худоликий

наблюдал на стене, не дыша,

тени в пляске безудежно-дикой,

и от слов нерождённых язы́ков

замирала у парня душа.

Пусть его называли уродом,

он прозрел, изнутри и извне,

всех вселенских гармоний природу.

Человек выходил на свободу,

чтоб с богами идти наравне.

Одиссей

(XIII—XII вв. до н. э)

Все проходит

Бил Борей по бортам кораблей,

жег надеждой и хмелем свободы.

Был коварен и смел басилей.

Весла весело пенили воды.

От гранитной границы земли,

где грохочут валы белопенно,

шли на запад его корабли:

заглянуть за предел Ойкумены.

Истирались крепленья снастей,

истлевали мечты и одежды.

Кронос жрал непокорных детей,

только горы стояли, как прежде.

Сединой серебрилась зола

в очаге, как в глазнице циклопа

и, седея, свой саван ткала,

ожидая его, Пенелопа.

Пенный след исчезал за кормой,

гордо в Гадес сходили герои…

А старик возвратился домой,

чтобы грезить о битвах у Трои.

Он пивное брюшко отрастил.

Во хмелю как проснется бравада,

все бахвалился: «Я и Ахилл…

Мы с Афиной… Под стенами града…»

Гелий гнал златогривых коней,

и Эллада лишь юность познала.

Но уже поседевший Эней

поднимался на склон Квиринала…

Призвание варягов

(862 г.)

"Посланцы скорым шагом

Отправились туда

И говорят варягам:

"Придите, господа!

Мы вам отсыплем злата,

Что киевских конфет;

Земля у нас богата,

Порядка в ней лишь нет".

А. К. Толстой

На дальнем Свейском юге,

среди шенгенских стран

водились раньше Руги

из Северных Славян.

Строгали лодки-струги,

вникали в суть вещей,

а также, на досуге,

хлебали лаптем щей.

Когда уж – врать не стану,

не знаю точно я,

явились к ним Славяне

Восточные братья́.

И говорят дебильно:

мол, братцы, е-мое!

Земля у нас обильна,

но князи – все ворье.

Пусть лучше нас захватит

какой заморский гад:

зарплату князь не платит

четвертый год подряд.

Мы, братья, так и знайте,

давно не ели всласть.

Короче: Жрать давайте,

и забирайте власть.

Сказали Руги: "Братие!

Неужто ж не спасем?

Основы демократии

мы вам преподнесем.

Подкрасьте чуть заплаты,

да сделайте рентген.

А мы вас примем в НАТО,

Европу и Шенген"

А ихний главный, – Рюрик,

был очень даже рад:

"Я, я! Их бин, натюрлих,

ваш самый кровный брат!"

Как много приходило

с тех пор на Русь князьев:

и умных, и дебилов,

и мамок и зятьев.

Богатство про…зевали

народ изведал бед…

Зачем их только звали?

Порядка ж нет как нет!

Не от ума большого.

Но я здесь – не при чем.

Читайте же Толстого:

он знает, что-почем!

Путь к Йерусалиму

(1147–1149 г.)

«…европейская земля не в состоянии прокормить людей, поэтому для сохранения христианского населения необходимо завоевание богатых земель на Востоке.»

Папа Урбан 1095 г

Чутко спит, опившись готской крови

и Юстиниановой чумы

над Европой тьма средневековья.

Только серость жизни хуже тьмы.

В грезах губы кривятся жестоко.

щурятся голодные глаза.

Про богатства Юга и Востока

что-то шепчут в храмах образа.

Пыльно-серы старых гор отроги.

Время беспощадно и к горам.

Где-то здесь, в пустыне, бродят боги,

воя от тоски по вечерам.

Небо потемнело на восходе.

Ветер выметает прочь тепло.

Нет ни зла и ни добра в природе.

Каждый человек добро и зло.

Потерявший старые святыни,

собирая дух и веру в горсть…

Но не он пока король пустыни.

Даже не хозяин. Просто гость.

Чуждый, вредный, как в ноге заноза,

горестно судьбу свою кляня,

поджигает горсточку навоза

и спасает душу у огня.

Гнилью пахнет полотно на ране.

Путь един, но все желанья врозь.

Что же вам здесь нужно, христиане?

Почему ж вам дома не жилось?

Раны душ уже неисцелимы.

Благодать не взвесить, врёт безмен.

Крестоносцы шли к Йерусалиму.

Мир дрожал от жажды перемен.

Ррричард!!!

(1157 – 1199 г.)

Он был добрый охотник: сливаясь с конем

мог неделю идти по следам.

И готов был сражаться и ночью, и днем

ради чести, и славы, и дам.

Он сгорал, все вокруг опаляя огнем,

словно солнце в полуденный зной.

И сто тысяч баллад сочинили о нем,

а о братце его ни одной.

Пусть он шкуру с народа содрал не одну,

пусть кругом разоренье и боль,

пусть ушел на войну, обезглавив страну,

но прославлен, как добрый король.

А братишка его, принц по имени Джон,

остальным королям не в пример,

чтил порядок, закон. Но запомнился он

как хвастун, интриган, лицемер.

Подмастерье не пух с голодухи едва,

но, собрав три медяшки на эль,

повторял он слова про отважного льва,

что заезжий напел менестрель.

И английский крестьянин, простая душа,

представлял, наяву ли, во сне,

будто сам он несется, неверных круша,

по пустыне на ратном коне.

А узнав, что захвачен предателем в плен

тот, кто сек сарацин, как лозу,

возмущался йомен и ругался йомен,

в эль роняя густую слезу.

Ни один менестрель и не вспомнил о том

(проза жизни у них не в чести),