Впервые я увидела Хизер Саймон в больничной палате – она лежала, свернувшись клубочком и укутавшись в тонкое голубое одеяло. На запястьях ее белели повязки, белокурые волосы скрывали лицо, и все же в ее облике было что-то благородное – высокие скулы, изящный изгиб бровей, аристократичный нос, нежные очертания бледных губ. Но руки ее выглядели ужасно: кровоточащие заусенцы, изуродованные ногти – не обкусанные, скорее сломанные. Как она сама.
Я уже успела прочесть ее карту, поговорить с дежурным психиатром, который принял ее накануне, и с медсестрами – многие из них проработали в психиатрическом отделении много лет и знали все обо всех. Во время утренних обходов я провожу с каждым пациентом примерно по полчаса, а остальное время принимаю у себя в кабинете в психиатрическом корпусе тех, кто лечится в стационаре. Поэтому на первое знакомство с пациентом я обычно беру с собой медсестру, чтобы мы могли вместе разработать план лечения. Сегодня со мной была Мишель, энергичная женщина с широкой улыбкой и светлыми кудрями.
Накануне муж Хизер вернулся домой и обнаружил жену на полу кухни с ножом в руках. Оказавшись в больнице, она пришла в возбуждение, расплакалась и стала бросаться на медсестер. Дежурный врач сделал тест на наркотики, результат был отрицательным, ей дали ативан[1] и поместили в отдельную палату. За ее состоянием наблюдали с помощью мониторов, и каждую четверть часа в палату заглядывала медсестра.
Она проспала всю ночь.
Я тихо постучала по косяку двери. Хизер перевернулась на спину, открыла глаза и заморгала. Я подошла к кровати. Она взглянула на меня, облизнула сухие потрескавшиеся губы и сглотнула, после чего приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, но с ее губ сорвался только долгий вздох. Глаза у нее были темно-синего цвета.
– Доброе утро, Хизер, – сказала я мягко. – Меня зовут доктор Лавуа, я ваш лечащий врач.
Когда я жила и работала на острове, пациенты звали меня Надин. Но переехав в Викторию и устроившись в больницу, я стала использовать свой титул – он как будто помогал мне держать эмоциональную дистанцию, а это было одной из основных причин переезда.
– Не хотите чаю?
Она смотрела куда-то поверх моего плеча, и лицо ее не выражало ничего – ни печали, ни злости. Ей не удалось умереть физически, но на эмоциональном уровне ее действительно не стало.
– Если вы не против, мне хотелось бы с вами поговорить.
Она бросила взгляд на Мишель и поплотнее закуталась в голубое одеяло.
– Зачем… она пришла? – прошептала она.
– Мишель? Она медсестра.
В психиатрическом отделении врачи, как правило, одеваются строго, а медсестры – более свободно. Мишель обычно одевалась ярко: сегодня на ней была полосатая рубашка и темно-синие джинсы. Если бы не бейдж, в ней сложно было бы узнать медсестру.
Было ясно, что Хизер очень страшно: она скорчилась под одеялом и в панике смотрела на нас, словно загнанное в угол животное. Мишель сделала шаг назад, но Хизер по-прежнему выглядела напряженной. Некоторые пациенты пугаются, когда мы приводим с собой медсестер.
– Вам будет спокойнее, если мы поговорим вдвоем? – спросила я.
Она кивнула, покусывая краешек бинта. Мне снова пришло в голову, что она похожа на дикое животное, рвущееся на волю. Я взглядом показала Мишель, что она может выйти. Она улыбнулась Хизер.
– Я зайду попозже, милая. Вдруг тебе что-нибудь понадобится.
Я уже не раз замечала, как ласково держится Мишель с пациентами. Даже во время своего перерыва она частенько сидит с ними. Когда дверь за ней закрылась, я обернулась к Хизер.
– Скажите, Хизер, сколько вам лет?
– Тридцать пять, – медленно ответила она, оглядываясь по сторонам.
Постепенно она начала осознавать, где находится. На мгновение я увидела комнату ее глазами и посочувствовала ей: маленькое окошко в толстой металлической двери, окно из небьющегося стекла, покрытое царапинами, словно кто-то пытался таким образом проложить себе путь на свободу – как, впрочем, и было.
– А как вас зовут?
– Хизер Дункан… – Она потрясла головой, но движение вышло медленным и неверным. – Саймон. Моя фамилия Саймон.
Я улыбнулась.
– Вы недавно вышли замуж?
– Да.
Не «ага», не «угу». Она получила хорошее образование и привыкла говорить ясно. Взгляд ее сфокусировался на тяжелой двери.
– А Даниэль… он здесь?
– Он здесь. Но сперва мне хотелось бы поговорить с вами наедине. Сколько вы с Даниэлем живете вместе?
– Полгода.
– Чем вы занимаетесь?
– В данный момент ничем, но раньше работала в одном месте. Мы заботимся о земле.
Я заметила, что в последней фразе она употребила настоящее время.
– Вы занимались ландшафтным дизайном?
– Наш долг – оберегать землю.
Мне стало не по себе. Эти слова звучали знакомо, и она произнесла их так, словно повторяла услышанное много раз. Это были не ее собственные слова.
– Похоже, вечер у вас был тяжелый, – сказала я. – Может быть, расскажете, что произошло?
– Мне здесь не нравится.
– Вы в больнице, потому что пытались покончить с собой, и чтобы подобное не повторилось, мы постараемся вам помочь.
Она с усилием села, и я заметила, какие худые у нее руки, как отчетливо проступают на них вены. Ее пальцы дрожали, словно нагрузка, потребовавшаяся, чтобы поднять тело, была непомерной.
– Я хотела, чтобы все закончилось.
В ее глазах набухли слезы. Потом они потекли по лицу, закапали с кончика носа. Одна капля упала на руку. Она уставилась на нее, словно не понимая, как это могло здесь оказаться.
– Что закончилось?
– Мысли. Мой ребенок… – Голос ее сорвался. Она вздрогнула и скрипнула зубами, словно от резкой боли.
– У вас был выкидыш?
В ее карте указывалось, что она потеряла ребенка неделю назад, но мне хотелось, чтобы она рассказала об этом сама.
Еще одна слеза упала ей на руку.
– Срок был три месяца. У меня началось кровотечение… – Она глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух сквозь сжатые зубы.
Я помолчала из уважения к услышанному, потом мягко сказала:
– Хизер, мне очень жаль. Это ужасно. Депрессия после потери ребенка – нормальное явление, мы поможем вам с этим справиться. В вашей карте указано, что в прошлом году вам выписали эффексор[2]. Вы его принимаете?
– Нет.
– А когда прекратили?
– Когда познакомилась с Даниэлем.
В голосе ее звучал легкий вызов – она чувствовала себя виноватой из-за того, что перестала принимать таблетки, и стыдилась того, что они вообще ей понадобились. Люди с депрессией часто перестают принимать лекарства, когда влюбляются: эндорфины выступают в роли естественных антидепрессантов. Но потом жизнь берет свое.
