Моему дедушке Язеву М. А.
трагически погибшему в боях под Одессой
и Всем Павшим в годы Великой Отечественной Войны
Посвящается
Весна в том году выдалась особенно жаркая.
Как-то быстро и незаметно растаял снег, оставляя после себя маленькие звонкие ручейки, и дружно полезли из под ещё не успевшей просохнуть земли подснежники, заполыхали маленькими голубыми пожарами в лесах и балках.
Серое свинцовое небо сделалось заметно голубей и в его синеве весело и беззаботно закувыркались жаворонки.
Под палящими солнечными лучами вскоре расцвели степные цветы, и вся она покрылась ярким душистым ковром из полыни, одуванчиков, пастушьей сумки, подорожника, седого ковыля, кое-где встречались яркие пылающие островки диких маков.
Но сейчас в душном предгрозовом небе не носились ласточки, не прятались в траве юркие ящерицы, не пели свою песню сверчки, а тонко и страшно свистели пули, шёл май 44-го.
– Товарищ подполковник! – к подполковнику Язеву подскочил его ординарец
– На 14-й высоте танки прорвались – тигры.
С боков его рыжей кобылы от быстрого бега хлопьями спадала пена, отчего они сделались не рыжими, а какими-то бурыми.
Добрый, даже немного флегматичный, подполковник весь преображался во время боя. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Сколько? – Коротко и отрывисто бросил он.
– Около 15 – товарищ подполковник, – ординарец провёл рукой по вспотевшему лбу.
– Некстати, они прорвались, Семён, некстати, – задумчиво проговорил он, – нужно будет снимать 4-й взвод, другого выхода у нас нет, да и опасность на том участке минимальная, там ещё остаётся батарея Нечипоренко.
Но времени у нас мало Семён, очень мало, – подполковник взглянул на часы, – успеешь? – И он повернулся к ординарцу.
– Успею, товарищ подполковник, нам не впервой.
Семён круто пришпорил бока своей рыжей кобылы, и поскакал.
Фьють, фьють тонко и страшно свистели около него пули, выбивая фонтанчики земли.
Фьють, фьють.
Одна из них пролетела совсем близко около уха Семёна. И он весь сжался, почуяв смертельный холодок.
Вот и 4-й взвод.
– А, приехал, товарищ лейтенант, – рыжий Нечипоренко встретил его насмешливой улыбкой, – с чем пожаловал?
– Танки прорвались, тигры, – ответил Семён, – нет ли у тебя чего—нибудь, попить, в горле пересохло.
– Это завсегда, пожалуйста, товарищ лейтенант.
Сабир! – громко крикнул он, подай товарищу лейтенанту квасу.
Сабир, невысокий, худощавый казах с улыбкой подал Семёну большой глиняный кувшин.
Квас был настолько холодный, что на его глиняной поверхности застыли капли росы.
– Я-д-р-ёны-й, – сказал Нечипоренко, медленно растягивая буквы.
– От Анюты? – Подозрительно спросил Семён.
– От неё самой, товарищ лейтенант, – и Нечипоренко улыбнулся.
– Хряк ты Нечипоренко, – Семён с досадой сплюнул, – смотри, придёт её мужик с войны, оторвёт тебе голову.
– Это мы посмотрим, кто кого, – и Нечипоренко выпятил широкую грудь, – хряк он и есть хряк.
Хряк он кряк.
Бабе мужик завсегда нужен, а мужику баба.
Бабе без мужика плохо, а мужику без бабы.
А я, может, к Анюте не только любовь имею, я ей утешение даю.
Да и детей её не обижаю, завсегда пол пайки отдаю им.
И чего ты мне в душу лезешь, чего? – Вдруг зло и визгливо проговорил он, – ты лучше на себя посмотри.
Семён потупился.
О его любви к Маруси, которую он тщательно скрывал и никак не мог скрыть, знал весь полк.
Маруся была новой санитаркой, недавно прибывшей в артиллерийский полк.
С умными красивыми чертами лица, невысокая, ладно скроенная, она сразу привлекла к себе внимание.
На её пышных каштановых волосах, за которыми она тщательно следила, с какой то особенной ловкостью сидела солдатская пилотка.
К ней сразу подкатился Нечипоренко.
Любимец женщин и дамский угодник, как сам себя называл он.
Но Маруся дала ему сразу такой отпор, что Нечипоренко оторопел.
– Эх, Мария Григорьевна! – С досадой сказал он и растянул мехи гармони, которую он возил по всем фронтам, – а, может быть, у меня к Вам любовь? Маруся только насмешливо посмотрела на него.
С Семёном их сблизила любовь к литературе.
До войны он был учителем в одной из сельских школ.
А так как учителей тогда не хватало, он вместе с литературой проводил с учениками и занятия по физкультуре.
Подолгу бродили они с Марусей в вечерние часы затишья.
Марусе нравился Есенин и Блок, читала она Семёну и только начинающего печататься Константина Симонова.
– Я посетил родимые места – читал Семён стихи Есенина, – а что ждёт меня там дальше, после войны, – думал он, читая стихи, – отцовский дом не мог я распознать?
Маруся, а где Вы родились, где Ваш дом?
– Под орловщиной, – задумчиво ответила Маруся, – мой отец был председателем колхоза, любил, так же как и Вы литературу.
У нас был Есенин, тогда запрещённый. Помните, Москву кабацкую, – и Маруся печально взглянула на него.
– Товарищ лейтенант, – размышления Семёна прервал Сабир, – конный состав к перевозке орудий готов.
Конный состав это две лошади.
Старый сивый мерин Борька и молодая кобыла Ночка.
Борька спокойно и меланхолично пережёвывал кусок сена, который дал ему Сабир.
А Ночка, породистая гнедая кобыла, нервно грызла удила и прядала ушами.
– Ну, и какая она Ночка? – Добродушно подтрунивал над Сабиром Нечипоренко, – она же гнедая.
– Нет, Ночка отвечал Сабир, – Ночка, Ночка, – ласково говорил Сабир, и кобыла тянулась к нему мягкими губами, – Ночка, говорил Сабир и протягивал ей маленький пожелтевший кусок сахару.
– Но, пошла, милая! – Сабир причмокнул губами, натянул вожжи и семидесяти шести миллиметровка (ЗИС-3) начала медленно трогаться с места.
– Не видишь, что ли! – крикнул он Нечипоренко, шагавшему рядом с орудием, – лошадям тяжело, подсоби.
– Раз- два навались! – и Нечипоренко вместе с командиром расчёта Иваном упёрлись в колеса.
Пушка покатилась быстрее.
Несколько раз, о её щиток ударились шальные пули, но, к счастью, никого не задело, срекошетировав, они улетели, куда-то в сторону.
– На этот раз бог миловал, – сказал Нечипоренко, – утирая лоб и шею цветастым платком.
– И это от Анюты? – Не удержавшись, спросил Семён.
Вместо ответа Нечипоренко внимательно посмотрел на него, а затем показал свой кулак величиной с небольшую дыньку.
– Ещё раз скажешь, и! – Нечипоренко выразительно потряс кулаком.
Вот и 14-я высота, небольшая березовая роща, чудом уцелевшая в вакханалии войны.
– Красавицы вы мои! – Сабир щекой прижался к березовому стволу, – слышь, Нечипоренко, говорят, берёза особой силой обладает, от вражеской пули и снаряда бережёт.
– Чудной, ты Сабир. Нам ещё за двумя орудиями ехать, а ты сопли распустил, но, милые пошли, – и Нечипоренко натянул вожжи.
