– Мария, что ты опять пялишься в это окно? Что ты там изучаешь? Наверное, что-то интересное? Ну давай, расскажи, нам всем очень любопытно, не правда ли, дети?
Я вздыхаю и неохотно возвращаюсь мыслями в класс. Господи, Нина Петровна, как же вы мне надоели-то с вашим сарказмом. Было бы чего там изучать, в этом окне, ей-богу. Десять лет мне уже. Десять! И три года из них я пялюсь в осточертевшее окно, на чахлую сиреньку за ним, на очертания унылой пятиэтажки, которую сиренька тщетно пытается прикрыть собой. Весной у нее это даже немного получается – бедный кустик, поднатужившись, производит на свет несколько листочков и десяток блеклых цветков. Пять лепестков там даже не пытайтесь найти, я пробовала – бесполезно, счастья нет…
И еще это дурацкое «Мария»! Да, у Нины Петровны такая привычка, она всех нас, третьеклашек, называет полным именем. Даже Венечку. Венечка – вечно ноющий, ябедничающий, плачущий, в любое время года развешивающий на своем носу сопли бахромой… Так вот, этот Венечка, представляете, у нее получается Вениамин. Оборжаться. Вениамин! Ну а я – Мария. Хотя какая из меня Мария. Так, Маня всего лишь. В лучшем случае.
Я большая уже, мне десять лет, я говорила вам? Самостоятельная вполне, кстати. Однажды папа дал мне два рубля, велев купить колбасы. Любительской, с кружочками жира, вдавленными в серо-розовую мокрую мякоть. Бррр, ненавижу! Такую даже болгарский томатный соус в бутылочке с красной крышкой не спасет, а он, как известно, может спасти какое угодно блюдо. Но делать нечего, раз папа сказал – надо идти и покупать. В общем, пошла я в магазин, но до него не добралась. На моем пути вдруг обнаружилась внушительная очередь. Ее начало терялось где-то в невообразимой дали, и было совершенно невозможно определить, за чем эта очередь змеится. Но если все стоят – значит, это кому-нибудь нужно, решила я и встала тоже.
Прошло минут двадцать и наконец выяснилось, что стоим мы все за клубникой. Я обрадовалась, поскольку клубника – это вам не какая-нибудь колбаса, это хороший продукт, полезный и красивый, к тому же у меня есть три рубля, и приобретение клубники на все деньги будет выгодным и правильным решением. Купила в итоге пять килограммов. Родители уже вышли с фонарями меня разыскивать, а я тут как тут. И клубнику несу. Ели всей семьей, пока крапивницей нас не засыпало по самые уши. Но съели же? Значит, я добытчик? О том и речь.
Ладно, вернемся к Нине Петровне. И к природоведению. И к сиреньке за окном. О чем я, говорите, думаю? А на календарь взгляните! Там черным по белому написано – 23 мая. А значит, через неделю вся эта тоска закончится и начнется настоящая жизнь.
Жизнь для меня – это лето. Обычно я провожу его в палаточном лагере на берегу одного подмосковного водохранилища. Моя мама работает в каком-то, как она выражается, «ящике». Хотя я была у нее на работе – никакой это и не ящик, обычное здание, миллион комнат, в каждой сидит по сто человек и чертят параболическую антенну (не спрашивайте, я понятия не имею, что это такое). Но антенна меня не волнует. Важно другое: этот их «ящик», для того чтобы сотрудникам и членам их семей хорошо отдыхалось летом, взял на свой баланс в незапамятные времена кусок земли – полянку, обрамленную лесом – на берегу водохранилища. Закупил шесть лодок и пару катеров, два виндсерфинга, несколько пар водных лыж и сказал: «Отдыхайте, ибо кто хорошо отдыхает, тот потом весело и задорно чертит параболическую антенну на радость врагам мирового империализма».
Не знаю, как там с антенной, но летний отдых в лесу сотрудники полюбили всем сердцем. Построили на отведенном участке земли столовую, кухню с печкой, достали где-то по большому блату пять огромных армейских палаток, в каждую из которых легко входило на постой по двадцать человек, сделали пирс, привязали к нему катера и лодки, назвали все это «Водно-спортивная база «Волна» и зажили полной и насыщенной летней жизнью.
Я там родилась. Ну, то есть не совсем там, конечно. Родилась я в роддоме. Но когда начала хоть что-то соображать, ходить и говорить – я уже была там. Поэтому никакой другой жизни, кроме водной базы, я себе не представляю. И вот сейчас пялюсь в окно на угол пятиэтажки, а мыслями там. В лесу. И отстаньте от меня уже, Нина Петровна, с вашим природоведением.
С трудом досидев до конца уроков, я вырываюсь за пределы школы и несусь домой. Иду сквозь свой родной двор, представляющий собой круглый пупырь земли, утоптанной до консистенции бетона, зажатый со всех сторон пятиэтажными домами. На этом пупыре растет одинокий тополь, под ним – песочница, изгаженная кошками. Рядом – ржавые качели, под которыми в пыли дерутся два пацана, стараясь с помощью грубой силы выяснить, кому в этот раз качаться первым. Через неделю в это время я уже буду, навьюченная огромным рюкзаком, трястись в электричке, привычно считая, сколько остановок до конца маршрута, потом пройду два километра по обочине шоссе, через поле, через перелесок, вдыхая запах близкой воды. Через неделю наконец-то начнется настоящая жизнь!
«Следующая станция – «Трудовая», – гнусит машинист электрички, и для меня это лучшие звуки во вселенной. Слезайте, граждане, приехали, конец. Конец нашим мучениям, урокам, пыльным улицам, стояниям в очередях за батонами по 17 копеек и за молоком. Конец затхлым подъездам и малюсеньким квартиркам, окнами выходящим на бетонный забор. Наконец-то мы в лесу. Мы дома.
Мы – это целая толпа разнокалиберных взрослых от восемнадцати до шестидесяти лет. И трое детей. Я, Леночка и Лёнька. Со мной вы уже более-менее знакомы. Мои друзья тоже, как и я, родились здесь, мы знаем друг друга с рождения, вместе прошли огонь и воду, и не по одному разу, даже не сомневайтесь. Мы всех знаем, все умеем, плаваем, как рыбы, лазаем по деревьям, как мартышки, ориентируемся в лесу, как мыши, слышим за километр, видим в темноте, можем не напрягаясь добыть себе воду из колодца и еду из закрытых на висячий замок шкафчиков с продуктами.
Леночка – девочка. Нет, ну то есть я тоже, конечно, девочка, но меня с ней даже сравнивать в этом отношении нельзя. Взрослые рассказывали: когда мы с ней были совсем крошечными – то есть уже ходили, но еще мало что соображали, – я затеяла игру, которую сама назвала «Черное море». Игра заключалась в следующем: я лежала пузом в том месте, где накануне полночи пылал костер, прямо в центре этого пепелища, и изображала заплыв в черном-черном море. Я зачерпывала золу руками, грудью как бы рассекала волны и даже нырять пыталась. Леночка принимала в игре живейшее участие – сидела на корточках на максимальном отдалении от плывущей меня (белые туфельки носочками строго на границе пепла и золы, ни на миллиметр не заступают в грязь) и аккуратненько одним пальчиком тыкала в черный уголек. На Леночке было белое платье и бант. На мне… Ну в общем, на мне была какая-то одежда, но после заплыва ни цвет ее, ни фасон определить уже никому не удалось.
