Больше всего на свете я ненавижу оправдываться, звук фена, гречку и белое. От него ужасно отстирывается кровь. Вот как сейчас – багровая клякса лишь сильнее въедалась в ткань. И ладно бы это было мое любимое платье! Это было мое единственное платье…
Кран подавился водой, закашлял, выплевывая последние капли, и утробно взвыл. Я торопливо закрутила допотопный вентиль. В наступившей тишине тонко звенело в ушах, загустевший воздух царапал легкие. Мыльные разводы на кафеле завились спиралью и помчались по кругу. Раз, два, три, не считай и не смотри… Зажмуриться, присесть на край ванны. Вот, почти хорошо. Не видно ни трещин на эмали, паутиной опутавших дно, ни пробки на ржавой цепочке, ни провисших бельевых веревок. Сплошной гранж, и пахнет сыростью.
Впрочем, начиналось все еще хуже…
Вообще, плохая примета – открыть глаза и увидеть незнакомый потолок. Он, как водится, оказался белым. Каким еще ему быть? Потолков я в своей жизни повидала немало, и они редко бывали других цветов. Этот мне решительно не понравился. Слишком ровный, будто придуманный. Хотелось его пощупать, почувствовать шероховатости, найти ямку, отколупать кусок штукатурки. Убедиться, что он настоящий. Только было не достать. Никак. Тянешь руки, тянешь, и ничего. Один воздух. Сбоку плавало окно с черными силуэтами деревьев, покачивалась тумбочка, заваленная фломастерами и листами в клетку. Кошмар.
Я спустила ноги с кровати, встала. Тумбочка метнулась навстречу, спикировал задетый листок. Схема какая-то. Линии, линии, красные, черные. Лабиринт… Фу, хватит их с меня. Теперь прямо, и только прямо! Энергия пульсировала – вспышками, волнами, мутными кругами. Шаг. Второй… Стена с выпуклыми листочками на цветочных обоях. Шелковистые на ощупь… Клочки под ногтями, царапины поверх распускающегося бутона. И давно забытое чувство – боль. Пальцы жгло, кожу саднило. Это было так… Чудесно, совершенно чудесно. Как и скрип мысли, единственной – неужели получилось?
Остальное далось проще: повернуть дверную ручку, переступить порог. Вперед – в коридор, длинный, белый, с глянцевым полом. В стенах окна, словно без рам вовсе. Вдох, выдох. Подойти ближе, вплотную. Коснуться лбом стекла, сфокусировать взгляд. Вырванная из хаоса и темноты реальность. Пустые лавочки, лужи на асфальте, ворох желтых листьев, раздетые деревья. Осень. Обидно. Лето улизнуло…
Сзади шаги и голос. Резкий, настойчивый. Ни слова не разобрать, лишь звон и дребезжание осколков рассеченного воздуха. Я заткнула уши ладонями и сосчитала до трех. Не помогло. Всплеск чужого интереса, прикосновение к плечу. Что надо?!
Я обернулась. Тетка в белом халате, шевеление приоткрытых губ, испытующий взгляд. Не люблю, когда смотрят. Особенно так пристально. Почти как эта чертова гречка, у которой совсем не поймешь, где спрятаны глазки. А они у нее точно есть, и смотрят-смотрят-смотрят!
Пальцы-сардельки выныривают из белого рукава, тянут назад, подталкивают к палате. Пусти! Колебание энергии, рывок сквозь барьер. Обрывки мыслей, мешанина чувств и череда картинок, запредельно ярких, до тошноты.
Тетка вздрогнула и осела на пол. Замолчала наконец-то!
Звенеть перестало. Я знала, в какую сторону идти. Все выходы, подсобки и когда чья смена в клинике. И что Михалыч вечно тырит колбасу из общего холодильника. Колбаса… Нет, некогда. Точно помнила – надо торопиться. Вспомнить бы еще куда и зачем…
Я вслушалась в заново склеенную из осколков тишину. Пространство наполнялось живыми отпечатками, светилось, предупреждало. Люди… Много, везде. Затаиться, проскочить? Нет. Никаких обходных путей. Напрямик, к цели. Через пронизанный светом коридор, мимо двух шушукающих на диване старух в одинаковых тапках с помпонами. Из сестринской пахло кофе и булочками, кто-то бубнил в телефон. Скольжение по вычищенному полу, приглушенное цоканье каблуков вслед. В голову лезла чушь. О том, что нужно забрать из ателье юбку, купить корм для Барсика и все-таки сказать соседке, чтобы убрала с лестничной площадки свой занозистый ящик с картошкой. Колготок не напасешься. Тьфу… Что самое мерзкое – сразу не разберешь, мои это мысли или нет. Мерцание страха и беспокойства, шум позади. Толпа вокруг той тетки, поднимают, протискивается доктор. Хорошо. Мне меньше внимания. За очередной аркой – вестибюль. Кожаные диванчики, фикусы в вазах, стойка с девицей, которую хозяйка Барсика не любит, потому что «эта фифа» не очень умная, и племянница директора в придачу. От охранника в углу полыхнуло удивлением, рот девицы превратился в ярко-алую букву «о», которая покатилась мне навстречу. И опять этот звон вместо слов… Подскакивает к горлу, душит, скребется в мозг. Цап-царап. Замешкаешься, будут лоскутики, а то и салат.
Багровая пелена перед глазами, два подцепленных сознания. В Лектуме для них есть темнота – спокойная, уютная. Готовая отпустить – потом. Это гораздо лучше, чем свет, холодный и бесконечный. Абсолютно беспощадный. Вцепится, и все. Поминай как звали.
Ноги подкосились, капнула кровь. Потекла по подбородку – влажная, горячая. Зато снова тишина… Блаженная. И на пути – никого.
В гардеробе пусто. На плечиках несколько плащей и единственное пальто. Оранжевое, с карманами. Выбор не ахти. Я закуталась в него – размера на два больше, зато теплое – сунула руки в карманы. В одном леденец в шуршащей обертке, в другом – платок носовой. Тонкий, с вышитым вензелем. «К». Катя? Кира? Клара? Карл у Клары украл кораллы. Хорошо хоть конфетку оставил, жадина. Тугие двери, лестница. Вечерний полумрак, моросящий дождь. За щекой похрупывал леденец, вкусно-мятный. Шлепанье тапочек по луже, свежий ветер в лицо. А дальше – туман. В голове, на холодной улице. Всюду. За воротами – дорога, череда проезжающих машин. Поймала первую попавшуюся. За рулем была Инночка, милая девочка, возвращалась домой. Она мечтала стать стилистом, где-то там училась, а вечерами консультировала в магазине косметики. Пахла всеми духами сразу и собирала коллекцию пустых флакончиков.
Сейчас Инночка думает, что я ее дальняя родственница, которая нагрянула погостить. Вещи? Какие вещи? Чемодан в поезде украли! Мы друг друга, конечно, обожаем, и сто лет не виделись. Идеальный расклад. Если не считать напрочь убитой съемной квартирки и пустого холодильника, в недрах которого затерялись трехлитровая банка соленых огурцов, буханка черного хлеба и одинокая луковица. Стоило все-таки прихватить из клиники колбасу…
Кап… Кап… Я выдохнула, осторожно открыла глаза. С зажатого в руках платья натекла лужа. Ногам было сыро и холодно, в задницу врезался мокрый край ванны. Отлично, ощущения вернулись. Немного здравого смысла тоже. На кой черт я стирала эту тряпку? Все равно ведь больше не надену. Енот-полоскун! Я зашвырнула под раковину бывшее платье, сдернула с крючка хозяйский махровый халат и вышла из ванной, на ходу запахиваясь и завязывая пояс двойным бантом, чтобы не волочился. Из-за облезлого шкафа, раскроившего комнату пополам, неслись всхлипы и размытый бубнеж. В мониторе бурлили мексиканские страсти. Рядом, на столе, стояла открытая трехлитровая банка с огурцами, по комнате плыл пряный запах чеснока. Инна всхлипнула последний раз и поерзала, устраиваясь поудобнее. Пошарила на ощупь в мутном рассоле, вытащила огурец с налипшей веточкой укропа, постучала о край банки и смачно захрустела, прильнув к экрану. Это надолго. И очень кстати. Я свернулась калачиком на диване и уткнулась в подушку. Если что – я сплю.
