– Слушай, а ты бы смогла отсосать хуй Мёбиуса?
– Кого? Ты реально дура?
– Просто спрашиваю.
– А кто такой этот твой Мёбиус?
– Неважно. Смогла бы?
– Иди ты нахуй! Опять меня хочешь тупой выставить?
– Да не тупая ты, не тупая, я же знаю.
– Ладно. Вот я тебе сейчас честно скажу, только не распизди никому.
– Ну…
– Лет шесть назад, когда я тебя не знала ещё, меня на одной хате заставили хуй у … сосать.
– Чего?!!
– Ничего, блядь! Что слышала!
– Ни хуя ты даёшь, подруга!
– А хули мне делать было?
– Фу, блядь! Я бы, наверное, блеванула.
– Думаешь, я не блеванула? Ваще пиздец был, блядь.
– А … как?
– Блядь, я у него не спрашивала. Скулил, а у самого конча мне в рот течёт. Противная, пиздец!
– У парней вкуснее?
– Нет, просто другая.
– Нормально заплатили?
– Ни хуя. Хорошо хоть, что живая ушла – там серьёзные парни были.
– Ну, и к чему ты это?
– К тому, что, если бы пришлось, я бы отсосала у твоего этого, как там его?
– Мёбиуса. Только у него нельзя отсосать.
– Почему? Хуй же есть.
– Хуй есть, а самого его нет.
– Я тебя ни хуя не поняла.
– Сейчас объясню.
Она взяла со стола тетрадку, вырвала листок, оторвала от него полоску и свернула её в ленту Мёбиуса.
– Видишь?
– Что? Ты просто сложила кусок бумаги.
– Нет, ты смотри! Видишь, как одна плоскость переходит в другую? Вот, проведи пальцем, я подержу.
– Ни хуя себе! Это как вообще?
– Типа две плоскости на самом деле одна.
– Тебя кто этой хуйне научил?
– Да это папка ещё показал, когда я мелкой была. Помню, как сама тогда охуела. Думала, что это подъёбка такая.
– Ха-ха-ха! Так прямо, блядь, и подумала!
– Нет, не так, конечно, но смысл-то тот же.
– А почему хуй Мёбиуса?
– Да не знаю, просто представила себе такой хуй, переходящий сам в себя.
– А где у него шляпа?
– Получается, что нет.
– Такой хуй я точно отсосать не смогу. И ты не сможешь.
Она закрыла глаза и представила огромный хуй Мёбиуса. Бугристый, с пульсирующими венами, он медленно вращался в чёрном мраке космоса, а она бежала по нему, но он всё никак не кончался.
– Эй! О чём задумалась?
– Да так, просто.
– Собирайся, пошли. Выдумала тоже! Хуй Мёбиуса! В нашей жизни обычных хуёв хватает…
– Да, знаете, а ведь меня признали неправильным.
– Зачем вы мне это рассказываете? То есть, какого вообще, зачем ты мне это рассказываешь?
– Ну, раз уж мы перешли на «ты», то, полагаю, что я имею право это рассказать, чтобы между нами не было никаких недоговорённостей.
– Да уж, недоговорённость, – сказал мужчина с сизым цветом лица, отодвинувшись от собеседника.
– Тебе не нравится моя откровенность? – он посмотрел сизому в глаза.
– Да мне и ты, собственно говоря, теперь не нравишься, – не глядя на щуплого, ответил сизый.
– Вот мы какие, люди.
– Какие?
– Такие.
– Какие такие?
– Ну, я бы сказал… Да я, если честно, даже не знаю, как и сказать…
– И не надо.
– Но я должен.
– Кому?
– Самому себе. Пойми, я рассказал тебе это потому, что между близкими людьми не должно быть тайн.
– Но мы с тобой ни разу не близкие люди.
– Да, – кивнул лысой головой щуплый, – были. Ровно до того момента, как не преломили вместе хлеб и не выпили вина.
– Какое вино, какой хлеб? – с раздражением спросил сизый, глядя на скамейку, где стояли полупустая бутылка водки, два одноразовых стаканчика и открытая банка кильки в томате с торчащими пластиковыми вилками.
– Хлеб и вино не есть только хлеб и вино, – ответил щуплый, доверительно глядя на сизого.
– А что же это?
– Это любая пища и любое питие. В нашем случае это водка и килька в томате.
Щуплый налил по полстаканчика водки.
– Пей, – сказал он, протягивая стакан сизому.
– Я не собираюсь больше с тобой пить, – грубо фыркнул тот.
– Почему?
– Ты неправильный.
– А ты у нас из правильных патриотов? – с лёгкой, едва уловимой, насмешкой, спросил щуплый, поставив стаканчики на скамейку.
– Нет, но…
– А нет никаких но, понимаешь?
– Да не трогай ты меня! – заорал сизый, когда собеседник протянул к нему руку. – Что ты вообще докопался?
– Прости, но это ты стоял у магазина и клянчил денег на опохмел, а потом чуть ли не целоваться лез, – возразил щуплый.
– Знаешь, мне кажется, что ты какой-то псих, – с подозрением сказал сизый.
– Не знаю, – пожал плечами щуплый, – не обследовался.
– А надо бы, – глядя на жёлтый фонарь, в свете которого кружились мотыльки, ответил сизый.
– Полагаешь?
– Да.
– Так не хочешь выслушать мою историю? – спросил щуплый.
– Нет.
– Пить ты со мной больше не собираешься, историю слушать не хочешь… Ммм… Так что ж не уходишь?
– Я…
– Да знаю я, – с уже нескрываемой насмешкой сказал щуплый, – ты сам не можешь решиться. С одной стороны – пацанско-правильные понятия, с другой – желание бухнуть. Смотри! – он взял бутылку и поцеловал. – Водочка. Допьём эту и сходим ещё за одной, а потом ещё. Мы возьмём столько, сколько понадобится.
Удар в челюсть снёс щуплого со скамейки. Он упал на пропитанную мочой чёрную утоптанную землю и засмеялся.
Сизый, словно брезгуя прикасаться, остервенело пинал щуплого, вкладывая в каждый удар всю боль и всю ненависть, на которую был способен.
Ненависть к щуплому.
Ненависть к жене, ушедшей два года назад.
Ненависть к П.
Ненависть к Б., которая, сука такая, сегодня даже трубку не взяла и к домофону не подошла.
Ненависть к самому себе.
Ненависть и презрение.
Щуплый затих.
Наклонившись, сизый внимательно всмотрелся в растоптанное, раздавленное и расплющенное лицо с разорванными в клочья губами. Правый глаз выскочил из орбиты и лежал на щеке, насмешливо глядя на своего убийцу.
– Не дышит, что ли?
Стараясь не запачкаться, сизый расстегнул карман куртки, достал кошелёк и присвистнул от удивления.
Заиграла тревожная бандитская музыка.
– ДА! ЧЁ ТРУБКУ НЕ БРАЛА? ЩАС ПРИДУ! В МАГАЗ ТОЛЬКО ЗАСКОЧУ.
Туман был настолько плотным, что в нём, казалось, можно плыть, но, так как это только казалось, то девушка в лёгком плаще просто шла и чему-то улыбалась.
Никто не знает, чему именно она улыбалась и уже никогда не узнает.
Она ушла в туман и растворилась в нём.
Исчезла, словно её никогда и не существовало на этом свете.
А ведь чему-то она улыбалась перед тем, как исчезнуть.
Чёрная маска кицунэ с красными глазами, накидка из белых перьев.
И больше ничего.
Она стояла на вершине двадцатиэтажного дома, в котором прожила всю жизнь.
Стояла, широко раскинув тонкие руки, покрытые тысячами мелких шрамов.
Сегодня был её день.
Да!
Сегодня был её день!
И ничей другой.
Внизу бегали дворовые собаки, на лавочке сидели подростки, какая-то глупая дура всё никак не могла припарковаться, но ей было наплевать на всех этих людей, собак, голубей.
Даже больше – она их просто не замечала.
Их как будто не существовало.
Во всём мире существовала только она одна.
Да и сам этот мир существовал ровно до тех пор, пока она существовала в нём.
