Говорят, перед смертью человека одолевает жажда, так что всем нашим подопечным мы всегда даем напоследок напиться.
Я достала из кармана флягу с вайтом из черной смородины, вытащила пробку и сунула горлышко ей в рот.
– Давай же, – сказала я. – Пей, лапушка.
Она сделала приличный глоток. Я отвела фляжку и стерла капельку с ее губ. Губы под моими пальцами были теплыми и пухлыми, точно красная слива, сорванная с ветки на исходе августовского дня. Всех наших подопечных я зову лапушками. Даже бородатых силачей с каменными бицепсами на ручищах и законченных негодяев с холодными бесчувственными сердцами и засохшей под ногтями кровью. Все они для меня – лапушки.
С ног до головы она была облачена в темный шелк. Слегка колеблясь в потоках воздуха, ткань подчеркивала ее формы и была такой нежной, таким невесомой, будто соткали ее из нежных летних ветерков. Мне хотелось коснуться шелка. Мне хотелось надеть его. Наши плотные одежды из шерсти, меха и кожи, какие носили все в Ворсе, хорошо сохраняли тепло, но ни глаза, ни тела не радовали.
Руна, тоже разглядывавшая ее одежду, произнесла:
– Ты – из Ибера.
Женщина кивнула.
– Я выросла среди белых песков, а не среди снегов. Солнце там сияет ярко, а у женщин по жилам струится огонь.
Она сама наняла нас. Она желала смерти. Ее муж, ее дети – все умерли от болезни. Как ее занесло в темную, бревенчатую хижину с крышей из дерна на дальнем конце Черного Елового Леса, я понятия не имела.
Женщина в шелках была высокой – выше меня и даже выше Руны. У нее были темно-карие глаза и заостренные, точно у эльфов из ворсийских сказок, уши. Я протянула ей флягу, и она сделала еще глоток вайта, а затем сунула мне в руку золотую монету.
– Как твое имя? – спросила она.
– Фрей, – ответила я, но ее имени не спросила.
Со вздохом опустив нежную руку мне на плечо, она прижалась ко мне. Я аккуратно откинула черные волосы с ее щеки. Волосы были тяжелые и пахли югом, а еще мирром и ладаном.
– Мы сделаем все быстро, лапушка, – заверила ее я. – Как и обещали.
Она взглянула на меня, и на устах ее мелькнула печальная улыбка.
Я сделала жест Ови, стоявшей у холодного очага, и та приблизилась – упруго и мягко, точно вышедший на охоту снежный кот. Джунипер, наша Морская Ведьма, принялась молиться на груде шкур и тряпья в углу. Тригв стоял со мною рядом, а Руна наблюдала за нами, привалившись спиной к дверному косяку.
Ови протянула мне свой нож – лучше и острее моего. Я приняла клинок и перерезала женщине горло. Вспышка острого серебра, и дело сделано. Она до самого конца смотрела мне в глаза, так ни разу и не взглянув на нож. Я опустила ее на пол.
Закончив молитву, к нам подошла Джунипер. Положила голову на грудь подопечной, и волосы ее разметались. Волосы у Джунипер были светлые, с проседью, и, как и у всех ведьм из Мерроу, отливали жемчужным блеском.
Мы ждали. Дыхание подопечной угасало. Все медленней, слабее и, наконец, прервалось вовсе. Прервалось навечно.
– Держу пари, в юности она была неистовой. – Я закрыла веки покойной большим пальцем. – Неистовой, как солнце Ибера. Хотелось бы знать, как ее занесло сюда, на холодный север…
Руна пронзила меня взглядом.
Она часто говорила, что думать о наших подопечных после смерти опасно. И что мои мысли об их жизни и о превратностях их судеб накликают на меня беду или ослабят меня.
Сама Руна слабой не была. Она вполне могла бы покинуть нас и, собрав новую группу Дарующих Милосердие, возглавить ее. Однажды я поделилась этими мыслями с Джунипер, но та, пожав плечами, возразила, что вождю кроме силы нужно еще и воображение.
Руна отправилась обследовать пустой холодный дом. Я знала, что ищет она одежду, пищу и оружие. Я перехватила ее в темном коридоре перед завешенным старыми медвежьими шкурами дверным проемом, ведущим в еще более темную, мрачную комнату.
Руна частенько забирала простые полезные вещи у наших подопечных. Так в ее заплечном мешке появились моток прочной пеньковой веревки, лоскуты кожи, металлические крючки, пузырьки со снадобьями. Руна всегда поступала так, как ей было угодно, и я ее за это уважала, но сейчас не собиралась потакать ее склонностям.
– Оставь все как есть, Руна. Дело сделано – пора убираться.
Она поджала губы, взглянула на меня, а затем заговорила:
– Здесь могут быть спрятаны ценности… Сокровище с юга… Быть может, даже пустынный жемчуг. Продав его, у нас хватило бы золота, чтобы сесть на корабль и…
– Нет. – Голос Ови отозвался в коридоре гулким эхом. – Мы не крадем. Оставь ее вещи в покое, Руна.
Рядом с Ови стояли Тригв и Джунипер. У Тригва вид был самый решительный, в то время как Джунипер, очевидно, вовсю боролась с собой. Ее воровские повадки все еще давали о себе знать, но, несомненно, она отлично помнила многократно повторенные Сигги слова о том, что боги всегда наблюдают за нами, и что они непременно накажут Воительниц Милосердия, вздумай те взять у своих подопечных хоть что-нибудь, кроме оговоренных в качестве платы монет.
Но воровство воровству рознь, и, прежде чем уйти, ножом Ови я срезала локон с головы женщины из Ибера.
Она не хотела, чтобы ее тело сожгли. Она просила нас, открыв настежь входную дверь, оставить ее в хижине на опушке леса, и ночью, несомненно, дело закончат волки.
– Так поступают в Ибере, – сообщил Тригв. – Я об этом читал.
Уйти прочь, оставив тело женщины на растерзание диким зверям, было тяжело. Я предпочла бы предать тело огню и отпустить душу южанки воспарить к Холхалле. Или, на худой конец, похоронить ее в земле, как это принято у жителей Элша.
То, как человек предпочитает умереть, говорит многое о том, как он жил. Женщина в черных шелках хотела умереть кроваво.
И кто я такая, чтобы противиться ее последней воле?
* * *
В ближайшем ручье мы смыли с наших рук кровь. Как всегда, мы старались не запачкать одежды, и на этот раз нам это удалось. Так, к сожалению, получалось далеко не всегда, и люди, встретив нас на дороге, вечно пялились на старые темно-красные пятна на шерстяных туниках, а затем поспешно отводили взгляд. Пятна напоминали им о том, что однажды на нашей одежде может оказаться и их кровь. Думать об этом людям было невмоготу.
