Старик поправил на голове дырявую вязаную шапочку, пригладил седую всклокоченную бороду, пробурчал:
– Склеротика утром встретил. Худой как скелет. В рванье: голое тело видать. Ноги тряпками обмотаны… Меня не признал.
Он и еще трое бомжей сидели под скобообразной бетонной плитой. Такими плитами выстилают подземные коммуникации. Плита представляла из себя готовое жилье: она стояла на двух плоскостях – стенах, третья служила крышей. Еще одну стену образовывала другая плита, лежавшая на боку. Пол покрывали куски картона. У стен было набросано всякое тряпье. Здесь, на узком пространстве между железной дорогой и заброшенным заводом, валялось десятка два таких плит. Рядом с плитой в очаге из кирпичей горел огонь. Порывы задувшего к вечеру холодного ветра то раздували пламя, то едва не гасили его. На кирпичах стояла помятая кастрюля, в ней что-то булькало. За их спинами лежал человек с окровавленным лицом. Иногда он издавал пьяное мычание.
– А что за Склеротик, Митрич? – хрипло спросила женщина с красным, обветренным плоским лицом. На ней были дырявое спортивное трико, замызганная голубая куртка, потрескавшиеся лакированные туфли. Из-под ярко-красной перекошенной шляпки во все стороны торчали жесткие черные волосы. Возраст ее трудно было определить.
– Ты что, Ырыс, его не застала? Весной он к нам прибился. Одет был хорошо. При галстуке… В возрасте уже… Память ему отшибло. Не помнил, где живет, как зовут, ничего! Три дня с нами жил, потом ушел. То на Ошском базаре его видели, то в Маевке. Теперь, значит, опять сюда потянуло… Наливай, Канай!
Приземистый бомж с круглым добродушным лицом разлил водку в одноразовые стаканчики. Они выпили. Человек за их спинами зашевелился, забормотал:
– Но… Но… – Никто не обернулся. – Новый предмет… в школе… в… ввести… «Благо… родство и честь»… назвать…
Он снова затих. Ырыс повернулась к мужчине лет пятидесяти пяти, с длинным красным носом. На голове его был брезентовый капюшон.
– Дядь Вов! Доценту кто морду разбил?
– Кто! Толян, кто ж еще.
– За что?
– За что! Да не за что. Ты ж Толяна знаешь: напьется – дурак дураком.
– Из-за Светки вроде, – уточнил Митрич.
Женщина сняла с кирпичей кастрюлю. Стали ужинать. Из-под самой дальней плиты донеслись злобные крики, плач.
– Ийи-и, опять Толян, сволочь, Светку воспитывает.– Ырыс выругалась. Они все вставляли мат почти в каждую фразу.– Вся уже в синяках… Ведь девчонка еще совсем.
– Так больше подадут, – усмехнулся старик.
– Значит, они теперь бутылки, скажем так, не сдают? – поинтересовался Канай. Он говорил с легким акцентом, Ырыс же – на чистейшем русском.
– Толян сейчас Светку попрошайничать заставляет. Мы с ней в одном переходе сидим.
– А сам с Русланом металл собирает, металл, – добавил красноносый.
– Видел я, как они собирают, – с ухмылкой сказал старик.– С завода тащат. Что там еще осталось…
– Так это они крышку с люка утащили, – догадался Канай.– Я чуть не провалился.
– Они.
– Куртку новую на Руслане видели? – спросила Ырыс.
– Ну а что, – сказал красноносый.– Металл – это тебе не бутылки.
Ырыс махнула на него рукой.
– Назгуль-эдже сказала, вчера ночью кто-то мужика грабанул, – сообщила она.– Недалеко от ее комка, возле сарая. И позавчера.
Они помолчали.
– Где Валька до сих пор бродит? – сказал Канай.
– Свалилась где-нибудь, – равнодушно произнес старик.
Неожиданно к ним подбежала, сторонясь пламени, облезлая собака и приветливо замахала хвостом. Вслед за ней показалась лохматая, невообразимо грязная женщина. Она была пьяна.
– Легка на помине, – улыбнулся Канай.
Бомжи подвинулись. Женщина плюхнулась на картон.
– Мне водяры… плесните… – прошамкала она беззубым ртом. Лицо у нее было испитое, опухшее, неподвижное. Глаза, видимо, большие, голубые и добрые когда-то, заплыли, превратились в щелочки, стали тусклыми и пустыми. Она выпила, закусила. И вдруг всхлипнула.
– Сегодня… Склеротика пришили… Эджешка сказала… У сарая… Сперва били… Несильно, жалеючи словно… Потом горло перерезали… Оказывается… он здесь жил… – Она махнула рукой на многоэтажные дома за железной дорогой.– Сосед опознал… Полгода как… пропал, говорит… В двухкомнатной квартире один жил… Машина была… Работа хорошая… Еще и пенсию большую… получал… Эх, Склеротик!
Наступило молчание. Минуту Валька бессмысленно смотрела на пламя, потом внезапно опрокинулась навзничь и засопела. Собака улеглась у ее ног. Красноносый покачал головой:
– Кому помешал? Он же безобидный был как дитя.
– Да, вот как, – задумчиво сказал старик.– Квартира, машина, а он в мусоре рылся. Вот так. Может и вспомнил, наконец, где живет, да не дошел чуть-чуть… – Он насмешливо взглянул на красноносого своими колючими серыми глазками.– Ну а ты, Егорыч, в какой квартире будешь жить?
Лицо у того просветлело.
– Я? Тоже в двухкомнатной! Два дня осталось, два. Квартиранты завтра съезжают, в среду дочка приедет.
– Очень ты ей нужен, – хмыкнул Митрич.
Егорыч нахмурился.
– Да не слушай ты его, дядь Вов, – вмешалась Ырыс.– Примет она тебя, как иначе.
– Как иначе! – передразнил Митрич.– Как будто ты не знаешь, как иначе. У меня соседка была. Бабка как бабка. Ну, что-то забывала, не без этого. Но нормальная вполне. Так детки в психушку ее упекли. Жить удобно им мешала. Вот там у ней действительно крыша поехала. От горя. От лечения. А сколько стариков в дома престарелых сплавляют… А ты: как иначе!
– У нас не так.
– Ладно, Митрич, тогда я тебе одну историю расскажу, – обиженно заговорил красноносый.– Правда от и до. Идет, значит, бомж по улице. Грязный, рожа побитая. Люди – в стороны. Ну, сами знаете… А навстречу – девушка. Красивая, нарядная. Вдруг бросается к нему. Обняла, прижалась. Прохожие глазам своим не верят. А у ней – слезы текут. Прощения просит… – Голос Егорыча дрогнул. Казалось, он сейчас сам заплачет. Старик снова хмыкнул.– Это она, значит, отчима встретила, отчима своего. Они с матерью когда-то его выгнали. Бухал якобы много. А мать ее такой стервой была, что нельзя было не забухать…
– Ну прямо как у тебя, дядь Вов, – удивилась Ырыс.
– О чем и речь. Хотя не совсем: Верочка-то меня не выгоняла. Жена выгнала, не тем будь помянута… Так вот, девка та вышла потом замуж. Только неудачно. Муж пил, бил. Через год развелась. С матерью, со стервой такой, тоже не ужилась. Квартиру на две разменяли. Замуж больше не вышла: ей все отморозки попадались. И осталась она одна. И вот тут-то она поняла: за всю жизнь лишь один человек с добротой к ней относился, с любовью. Отчим! Вспомнила, как он о ней заботился, подарки дарил. От матери защищал… Так ей захотелось его найти! Представляла себе, как бы дружно они стали жить; она любила бы его как родного отца. И случайно на улице на него наткнулась!
