В деревне в последнее время неспокойно.
Иришка выпускает пар изо рта, широко открывая рот, и смотрит, как пар медленно исчезает, растворяется в морозном воздухе.
Сначала пропала красавица Марьяна, услада очей деревенских парней и первая помощница своей матери – многодетной тётки Ларисы. Тёть Лариса стала серой лицом, ходит молчаливой тенью, но семеро по лавкам не дают ей окончательно скатиться в бездну горя.
Бабки шепчут, что время лечит.
Потом пропал забулдыга Митька. Его дом сгорел в трескучий мороз, безобразно выплёвывая в серое небо чёрные клубы дыма, но его тела так и не нашли.
Тогда, конечно, поползли первые шепотки.
Ириша внимательно слушала – бабушка любила, когда её подруги приходили. Тогда Иришка забиралась на печь и смотрела, как три старухи прядут разноцветную пряжу. Горы шерсти высились то тут, то там, но бабушка строго запрещала Иришке играть с ней. Зато когда шерсть превращалась в тонкую нить, а после в клубки, большие и маленькие, ей можно было с ними играть.
Куда потом девались клубки, Иришка не знала.
– Кузнец Фёдор-то сгинул, утоп в проруби, сжила его бабка со свету, – говорила Авдотья, дородная, огромная, с пухлыми руками и громким голосом. Но когда она приходила к бабушке Иришки, то говорила тихо, словно становилась меньше.
– То не сжила, то мавка его заманила, а мавка из девицы получилась, что бабка сжила, – в ответ ворчала Беспута, сухая, ломкая старушка, которую того и гляди – морозным ветром так и унесёт куда-нибудь. Её тонкие длинные пальцы ловко управлялись с нитью.
А посередине сидела бабушка Всемира, поглядывая краем глаза за Иришкой, она фыркала на подруг:
– Хватит тут всякое нести. Нужно прясти. – Подруги умолкали на несколько минут, и Иришка начинала клевать носом.
Ей снилась зима, которая кружилась вокруг их деревни в причудливом танце, щедро рассыпая снег, подкрадывалась к домам и заглядывала в них своим белым и злым лицом. Иришка вздрагивала и с испугом смотрела в сторону окна, но быстро успокаивалась – в избе было тепло, и три старушки внизу продолжали обмениваться сплетнями и вести свои разговоры. Огонь свечки прыгал и скакал, а горы шерсти отбрасывали причудливые тени.
– Иринка, марш молоко пить, а потом спать! – слышался привычный бабушкин окрик, и Иринка послушно спрыгивала с печки и выходила в прохладные сени. Окошки были покрыты замысловатым рисунком мороза, и она с удовольствием пила молоко, которое бабушка оставляла ей в кружке.
Странно, но оно всё равно оставалось чуть тёплым, по сравнению с окружающей прохладой.
А потом Иришка влезала в огромные валенки, накидывала тёплый пуховой платок и выходила на крыльцо.
Деревня тонула в снегу, в доме напротив жёлтым теплом светились окошки, и она улыбалась, выпуская пар изо рта.
А ещё она вспоминала лето. Летом в соседний дом, где жил дед Прохор, приезжал Серёжа – мальчишка всего лишь на пару лет её старше, но с ним было так интересно лазать по заброшенному коровнику, или ловить бабочек, или заниматься ещё какими-то чисто детскими делами.
Жаль, что он не приезжает зимой.
Так бы они могли вместе забираться на печку и слушать рассказы и разговоры бабушки. А ещё можно было бы притвориться спящими, притихнуть и тогда можно было бы услышать, как старушки говорят о совсем странных вещах.
Наверное, если бы Иришкина мама была здесь, она бы смогла пояснить дочери, что имеет в виду бабушка.
Но мама не приезжала.
Очень давно она привезла сюда Иришку, познакомила с бабушкой и уехала обратно в город, клятвенно пообещав вернуться к зиме.
Но зима началась, закончилась, потом наступила весна, потом буйное лето, жёлтая осень и снова зима. Иришка не считала, сколько прошло времени – в деревне ей было нескучно, да и бабушка всегда находила ей занятие, да и зимы, одна за другой, постепенно вычищали образ мамы из памяти девочки.
Замерзая до самого кончика носа, она возвращается обратно в избу, плотно закрывает дверь, скидывает платок и валенки и бежит через сени обратно в комнату.
Бабушка встречает её с улыбкой, но в пляшущих от огня тенях её лицо, как и лица её подруг, были словно вырезаны из старого дерева.
Иришка улыбается в ответ и присаживается рядом с бабушкой – ей нравится смотреть, как пальцы ловко орудуют с шерстью и прялкой, превращая всё в тонкую нить.
Бабушка не гонит её спать, а даёт совсем маленькую прялку. Соседки переглядываются, но ничего не говорят, у бабушки большая прялка, с колесом и другими приспособлениями, которые облегчат нелёгкий труд, а у Иришки маленькая, деревянная, без резьбы.
Иришка прикусывает язык от усердия, но старается и прядёт. Первая нить выходит ровно, и бабушка одобрительно ворчит, аккуратно сматывая её в клубок. Приоткрыв рот, Иришка смотрит, как в её руках клубочек сияет искрами, самыми разными и причудливыми. Иришке жалко, когда бабушка подносит клубочек к свечке и яркое пламя съедает её. Потом приходится пить из кружки, и на губах у девочки стынет привкус пепла.
– Вот так и должно быть.
Иришка понимает, что сейчас произошло что-то важное, но бабушка отправляет её обратно на печку. Прясть она будет днём, а пока пусть отдыхает и набирается сил.
За окном воет злая вьюга, поднимая в воздух снег и щедро засыпая всё новым.
Иришка засыпает, слушая, как три старушки внизу обсуждают положение дел в деревне, выпрядая тонкие нити.
Интересно, куда всё-таки деваются клубки?
Митька брёл по снегу, по колено проваливаясь в белое пушистое облако.
Снег огромными белыми хлопьями падал сверху, и ему приходилось периодически стряхивать его с фуфайки. Белая целина казалась бесконечной, стоило только ему поднять взгляд, поэтому он старался смотреть только себе под ноги, хотя под таким слоем снега и нельзя было разглядеть коварную нору какого-нибудь животного.
Руки мёрзли, поэтому он периодически прятал их в рукава, но тут же терял равновесие и чуть ли не падал.
Сколько он так шёл, он даже представить себе не мог.
Вокруг царило безмолвие, но Митька совсем недавно начал слышать звон колоколов. Он воспрянул духом и направился в ту сторону, откуда слышался приглушённый звук – он брёл по снегу так бесконечно долго, что был бы рад хоть какому-то признаку цивилизации, хотя он и не мог припомнить, в каком из сёл была такая большая церковь.
Впрочем, как он попал в это бесконечное белое поле, он тоже не мог вспомнить.
Митька гулял на деревенской свадьбе – собралось всё село, да и немудрено – наконец-то выдавали замуж Василису, дочь безумной старухи Прасковьи.
Василиса считалась уже старой девой, и было удивительно, что к ней засватался сынок зажиточного Луки, у которого было сто сорок голов скота.
Бабы шептались, что кривая Василиса приворожила молодца, но ни у кого скотина не начала падать, никто не захворал. Судачили, конечно, от души, но никто от дармового угощения отказываться не собирался, поэтому на свадьбу явились все.
