Часть
I
Из детства тянулось это ощущение – робость перед первым снегом. Вьюжило обычно ночью, у самого рассвета; и утром, выбежав на подъездное крыльцо (хотя из квартиры, из окна уже видел, что был снег, и деревья/кусты/пожарная каланча в снегу), обнаружить у ног рыхлую белую парусину, задохнуться от восторга и замереть в нерешительности. Требуется усилие, чтобы сделать шаг, ибо всякое прикосновение нарушит гармонию. Хотя о гармонии Лука Олегович не думал в то время, слово сформировалось в зрелости, после раздумий. Подростком Кашка (так звали Луку) боялся "сломать" снег, притом в прямом смысле слова – презирал собственные сырые отпечатки, огорчался, когда мальчишки стряхивали с веток метели.
"Время теряю", – напомнил самому себе. Надел перчатки, ступил на снежок, превозмогая волнение.
Должно признать, это "белое обстоятельство" было помехой и даже создавало дополнительные препятствия, однако "чем безнадежнее битва, тем слаще победа", – так размышлял Лука Олегович Шнайдер.
На детской площадке – её требовалось пересечь на пути к парковке – на скамеечке присутствовал сосед по подъезду. Фамилию он носил… Басаргин, да, кажется, Басаргин… или сходное по звучанию неприятное буквосочетание.
Сосед поздоровался: – Здравствуйте, Олег Лукич.
Лука Олегович внятно кивнул, и собирался пройти мимо, подсознательно разумея, что имя и отчество переставлены неспроста.
– Я задержу минуту вашего внимания, – проговорил Басаргин.
– Слушаю.
Последовал беспардонный вопрос: – Где вы работаете, Олег Лукич?
Вспыхнуло волнение, и даже восклицание: "Какое он имеет право?", однако свободы нервам Шнайдер не позволил. "Разведчик горит на мелочах", – истина известная, банальная, в сущности. Шнайдер разведчиком не являлся, но и его профессия требовала значительного хладнокровия.
– Вы ошиблись, меня зовут Лука Олегович, – поправил. – А работаю я фотографом. Всего-навсего. – Развёл руками, словно бы демонстрируя незатейливость своего ремесла. – Свадебным фотографом, если говорить точнее.
Басаргин распахнул рот для следующего вопроса, Лука Олегович его опередил:
– Если позволите, я пойду. – Постучал пальцем по циферблату. – Фотографу не прощают опозданий.
Уже в машине, прогревая двигатель, Шнайдер почувствовал неловкость: "Почему, фотограф? Что за нелепая прихоть? Назвался бы, я не знаю… аудитором. Звучит солиднее и одному богу известно, что скрывается за этой аморфной формулировкой".
Фотограф профессия… двусмысленная. С одной стороны из глубин прошлого двадцатого века тянутся коннотации яркие, богатые: в ателье ходили семьями, дамы наряжались, устраивали на голове "кульбиты", мужчины причёсывались, чадам покупали костюмчики и мучали лакированной обувью. Аура вечности (торжественной, молчаливой) витала над серебром фотобумаги… а как помпезно она горела – желатиновый слой пузырился и чернел, роднив процесс с кремацией трупа. Ныне в профессии появилось нечто мелкое. Суетливое. Угодливое, если хотите.
– Щелкуны, – проговорил вслух, включил передачу и закончил мысль: – Фотохудожник – это звучит гордо, иной коленкор… во всяком случае, оправданье кофру и саквояжу найдено, в них штатив и фотоаппарат со сменными объективами.
Охранник поднял шлагбаум, Шнайдер кивнул и подумал, что фотоаппарат – какой-никакой – придётся купить: диавол кроется в мелочах.
Дорога до загородного посёлка заняла пятьдесят минут. Ещё семь минут было потрачено впустую из-за камеры видеонаблюдения (она располагалась над перекрёстком). Частных охранных систем Шнайдер не опасался: запись в таких системах велась по кругу, и круг имел ничтожный "радиус" – максимум неделю, после чего, видео переписывалось. Дорожные камеры представляли угрозу из-за непредсказуемости их владельцев: кто и когда посмотрит запись? при каких обстоятельствах?
Шнайдер остановился у супермаркета. Вошел, купил презервативы и шоколадку. Поздоровался с кассиршей, улыбнулся, отпустил комплимент и… подарил шоколадку, дабы женщина однозначно запомнила покупателя. Теперь, в случае… провала (называть неудачу высокопарным "провалом" было глупо – уголовщина чистой воды, хотя и высочайшего качества) дама припомнит Шнайдера и покажет, что он был в магазине.
Через десять минут, Лука Олегович оказался на исходной позиции, около дома. С неба опять сеял снежок, воздух сделался чист, наивен и хрупок, как юная девушка. "Печку" включил сильнее, повертел в руках коробочку с презервативами, машинально промелькнул заголовок: Со вкусом экзотических фруктов. "Поди ж ты! – подумал с изумлением. – Выбросить сразу? или переждать?" Естественно, переждать, вне сомнений, по окончанию. Нервы Луки Олеговича… Шнайдер "заглянул" вглубь себя и с удивлением (ожидаемым) обнаружил, что почти не волнуется. Что-то исчезло из "процедуры", а что-то появилось. Исчезло нервозное вдохновение молодого художника – трепет душевных струн, дрожащие пальцы, ощущение полёта по удачному окончанию, вопли наедине с собой о гениальности… Вместо них появилась уверенность матёрого ремесленника, туповатая, обаче надёжная. И фраза Мерзляева из кинофильма о гусарах не казалась вполне бестолковой: "Не надо, как лучше. Надо, как положено!"
"И восклицательный знак удалить. К чему бесполезные флюктуации?"
Должно отметить, что за последние годы многое изменилось технически: замки стали совершеннее, появились камеры наблюдения, сигнализации и охранные системы поумнели. "Техника эволюционирует, – рассудил, – человек остаётся человеком. Так и должно быть, в сущности… так, пускай и будет. Во веки веков: пусть всегда будет солнце, пусть всегда буду я".
Сегодня была пятница, притом последняя в месяце. Из этого рядового обстоятельства вытекало несколько других многозначительных деталей, дабы отыскать которые Шнайдер потратил месяцы времени, клубок нервов и некоторое количество денежных средств.
…сегодня пятница, притом последняя в месяце. Это означало, что Антон Семёнович Глов (хозяин дома) провёл вчера вечер (и всю вторую половину дня) в закрытом клубе. Тратил время энергично и с энтузиазмом, и хотя невозможно было доподлинно заявить, чем именно он занимался, домой Антон Семёнович возвращался на такси (а), заполночь (б), в основательно приподнятом настроении (в). Утром в пятницу (что наиболее важно) он просыпался около десяти часов, с обширной головной болью. Принимал аспирина (спальня располагалась на втором этаже, и Шнайдер видел воочию) две таблетки, долго рассматривал в зеркало собственное отражение. Найдя физиономию отвратительной, звонил в офис и предупреждал, что не явится на работу. Затем Глов курил, что случалось с ним также не чаще одного раза в месяц. Завтракал, писал жене сообщение, провожал в университет дочь… словом совершал милые добрые деяния любящего отца и правильного мужа. Горничную отпускала ранним утром супруга, ещё до пробуждения мужа – женщина хорошо изучила повадки своей половины.
