1. Глава 1
Аннотация к книге "Близость оборотня "
— Я найду, — глухо сказал он и нагнулся к моему уху, прошептал с рычащими нотками: — найду твоего сына. Но ты…
Мужчина облизнул ушную раковину шершавым языком, и перед моими глазами вспыхнули искры. Он втянул воздух носом и прорычал:
— Но за это ты придешь ко мне ночью. Одна. Скажи, что согласна, — он надавил большим пальцем на кожу под ключицей, будто ставя точку в этом разговоре. — Наденешь то платье…и придешь…
— Согласна, — пролепетала едва слышно, но ему этого было достаточно...
***
Жарко. Пот струится по спине, тонкий трикотаж футболки прилипает к телу, хочется стянуть одежду и бросить ее подальше, будто бы это спасет от южного дикого солнца. Оно словно выжигает татуировки на нашей коже, плавит мозг внутри черепной коробки и хочет проверить нас на выносливость. Ты точно уверена, что идешь туда, куда тебе нужно, Одамин?
Уверена! Мне больше некуда идти, и потому твердо иду по утоптанной тропе, разрезающей бескрайнее поле колкой пшеницы. Не просто иду, а еще и держу спину прямой, не показывая, что устала, что обессилела, что еще миг – и упаду на колени в землю.
Потому что за мной плетется, шмыгая носом и иногда отмахиваясь тонкой тростинкой от мух, сын. Он шагает молча, как всегда молча, и последний час смотрит только вперед. Мой маленький, мой большой Энк. Для пятилетнего мужчины он проделал немалый путь, и за все это время не плакал, не растирал слезы по бледному личику, не подвывал от усталости.
— Энк, теперь твоя очередь идти впереди! — перекладываю тяжелую сумку из одной руки в другую и пропускаю малыша вперед.
Он, насупившись, подтягивает штанишки и в два прыжка обгоняет меня. Я же дую на скрюченные красные пальцы с отпечатками ручек от сумки, покрытые волдырями, готовыми взорваться от любого воздействия, сгибаю руку в локте, утираю лицо.
Три часа дня. Самое пекло. Ужасающее, страшное пекло, а я веду своего маленького сына по открытому полю, чтобы скорее добраться до дома и не застать темноту. Вот нет на меня бабушки, чтобы отругать, погрозить пальцем.
Но никто уже не может ни погрозить, ни отругать – бабушки нет уж лет семь как. Прищуриваюсь, смотрю на солнце. Тебе меня не сломить, не сбить с пути. У меня он только один и остался – путь вперед, подальше от ужаса и крови, предательства и боли. И никакое солнце меня не остановит.
— Ничего – ничего, Энк, мы уже скоро, осталось совсем немного!
Бодрюсь, а что еще остается?
Спустя два часа мы выходим, наконец, с поля. Отряхиваю кеды, натягиваю плотнее бейсболку на мокрую от пота голову, достаю бутылку противно-теплой воды и сначала даю напиться Энку. Ни слова не говорю, когда он проливает почти половину бутыля на землю, не удержав в слабеньких ручках емкость. Только закручиваю бутылку плотнее, чтобы не разлить остатки и прячу ее в сумку, подальше – чтобы не залить в себя остатки живительной, манящей влаги.
Энк садится на землю, и я рядом с ним. Жара не спадает, солнце даже не думает спрятаться, и мне кажется, что я чувствую легкое головокружение, уже чудится какой-то шум. Жужжание увеличивается, разрастается, заполоняет безоблачное голубое небо, и уже через минуту Энк вскидывает голову и смотрит в конец дороги.
Из-за поворота появляется причина шума – старый потрепанный зеленый пикап.
— Приветствую! — в окошке появляется бородатое лицо, стоит автомобилю притормозить перед нами. Легкая и очень красивая седина на лице мужчины оттеняется красной банданой с какими-то белыми символами, возможно, костями. — Далеко идете?
Я тут же вскакиваю на ноги и встаю перед сыном, закрывая Энка от чересчур внимательного взгляда незнакомца. Мужчина кивает мне, прикрыв глаза, будто пытаясь спрятать блеск в умных темных глазах.
— Подвезу, садитесь, нечего по такой жаре ходить. И с дитем.
— Я… — развожу руки в стороны. — Мы как-нибудь сами…
Мужчина даже не слушает, выходит из пикапа, подмигивает Энку.
— Эй, малец, поедешь спереди?
Сын кивает и улыбается мне.
— У меня…денег нет… — говорю с трудом, обращаясь уже к спине мужчины. Он тут же оборачивается и смеривает меня яростным взглядом с головы до ног, да так уверенно, что мне хочется поежиться – чувство такое, будто предложила поджечь дом.
— Чтобы Шогаши взял деньги с детей? Да ни за что!
Он тут же подхватывает мой нехитрый скарб и закидывает в нутро пикапа. Подает руку Энку, и мальчик с улыбкой принимает помощь, чтобы забраться в кабину машины.
Пожимаю плечами и присоединяюсь к ним.
Едва машина трогается с места, Шогаши спрашивает, повернувшись вполоборота.
— И куда вы едете, дети?
Я поправляю футболку на животе. Вообще-то, мне уже двадцать пять – совсем не ребенок, но этому мужчине с седой бородой и кустистыми белыми бровями не хочется говорить лишнего. Вообще никому не нужно знать лишнего.
— В Кивайдин.
— К-к-куда?! — он даже жмет на тормоз, отчего мы все разом дергаемся вперед, от разбитого носа спасают ремни безопасности. Я тут же осматриваю Энка - не пострадал ли? Не испугался ли? Но малыш только убирает мои взволнованно дрожащие руки в стороны – не хочет лишней заботы, ведь ничего не случилось.
— Ты с этим младенцем, — он кивает на моего пятилетнего сына, — собралась в Кивайдин? В логово зверя?
Сказав это, тут же замирает и оглядывается вокруг – будто тут, в затерянной на краю мира дороги у леса и пшеничного поля его может услышать кто-то, кроме сонных пчел и разомлевших от жары мух.
Я смотрю прямо на него. Моя воля крепка, мое решение уже принято, и никому не сбить меня с пути. Мне некуда больше идти, некуда ехать, чтобы спасти своего единственного сына, свою плоть и кровь, своего малыша.
— В Кивайдин! — уверенно и звонко от накатывающей волнами усталости говорю ему. — Довезете?
Шогаши вздыхает, неодобрительно качает головой, выжимает сцепление и снова проворачивает ключ в заглохшей от неожиданной остановки машине.
Какое-то время мы едем вдоль леса молча. Мои глаза начинают наливаться тяжестью от этого размеренного движения автомобиля по дороге, в какой-то момент я не выдерживаю, прикрываю их, и тут же проваливаюсь в недавний сон. Две длинные черные балки с веревками, закругленными на концах, встают перед глазами, как по команде. Веревки раскачиваются на ветру, и я знаю, чего они ждут – своей жертвы, крови, ожидают времени, когда могут прибрать к рукам две невинные души, переломив хрупкие человеческие позвонки. Сверху, по мрачному свинцовому небу пролетает черный ворон. Он всматривается в толпу под собой, оценивает перспективу, блестит глазом – бусиной. Клюв его приоткрыт, перья играют на ветру чернильной мглой. Еще немного – и в его ярком глазе отразятся веревки, затянувшие свои концы…
