Время Начала
I.
Константин Токарев стоял у края платформы в ожидании поезда. Это была уже седьмая ночь июня, а снег местами ещё лежал, и дневная температура в тени доходила максимум до одного – двух градусов тепла по Цельсию; в эту ночь, судя по ощущениям, температура понизилась до восьми градусов мороза.
Токарев сонно опустил голову и усталыми глазами принялся внимательно разглядывать изогнутые рельсы и поломанные под ними шпалы. Он не спал уже тридцать восемь часов и не ел полтора суток, а только пил… пил воду с металлическим привкусом, добытую на одной из заброшенных подмосковных скважин, чтобы хоть чем-нибудь заполнить пустой желудок. Токарев рассматривал железную дорогу и всё, чем она была застлана… он не находил другого занятия и не мог уйти с платформы. Нигде нельзя было скрыться от этого кошмара. Слева направо: окурки, гильзы, мёртвые зловонные собаки, тела которых уже немало поели другие псы и, возможно, крысы, снующие здесь толпами. Его взгляд медленно передвигался по ломаным шпалам, окуркам и телам, и плавно уходил в ту сторону, куда лежал его путь.
«Поезд будет здесь через сорок минут, а может быть и через сорок часов, – думал Токарев, – теперь расписаний не существует. Может быть, через сорок дней. Теперь всё равно и все равны. Поезд рано или поздно придёт, главное вовремя подать сигнал, чтоб состав остановился; главное не забыть пароль: «Ридикюль, набитый кокаином».
Он глядел на оборванные провода вдоль железной дороги, теряющейся где-то в сумерках, и ему на мгновение показалось, что эти рельсы бесконечно обвивают планету своими извилистыми путями… сотнями, тысячами путей… ему показалось, что есть какое-то вечное движение, но он тут же опомнился и вернулся в реальность.
А реальность говорила:
– Какой бы ты не выбрал путь – всё равно закончишь тупиком.
– Да. Тупиком. – Константин вслух отвечал этой холодной пустоте. – Тупик – за каждым поворотом; куда не кинь – тупики, а между ними едва заметная тропинка. И если я здесь стою живой… и пускай голодный, сонный, но живой… значит, до сих пор я двигался именно по этой нужной тропинке… хотя… – Токарев смущённо и даже с некоторой долей стыда оглядел окрестности, когда заметил, что беседует сам с собой. Он боялся, не услышит ли кто-нибудь его сонный голос; но мир вокруг него утопал уже в предрассветных сумерках и по близости не было ни одной живой души – только крысы шелестели целлофаном около ж/д полотна и тараканы копошились в билетных кассах.
У парня случались такие порывы, когда хотелось говорить самому с собой, а чаще – кричать, даже что-нибудь несвязное, лишь бы вытащить из себя всё, что накопилось внутри. Но в этом не было ничего такого, за что стоило бы краснеть… в эти смутные времена, на этой оставленной тараканам и голодным псам платформе уже некому было судить человека за слабость. Но Токарев молчал, опасаясь, что сейчас метрах в ста от него в бинокль могут наблюдать оседлые, и что в любой момент из-за сумрачных ветвей деревьев может вылететь пуля, и эти обезумевшие от голода люди съедят его без всякой термической обработки.
– С продовольствием нынче сложно, – еле слышно прошептал Токарев и прижался спиной к стене билетных касс, покрепче сжав в руках свой карабин «Вепрь-223». По его рукам поползли тараканы. – Первого, кто приблизится – убью. Мне не в первый раз, – продолжал он, всё внимательнее вглядываясь в полусухие заросли кустарника недалеко от разрушенной автомобильной дороги. За той дорогой начиналась территория оседлых, а значит, оттуда и нужно было ждать угрозы… если, конечно, они не схитрили и не устроили засаду на этой стороне, где-нибудь недалеко от платформы.
Через двенадцать с лишним часов до полусмерти замёрзший Токарев заметил вдалеке большой столб пара, что означало приближение поезда. Большинство проводов на путях либо не работало, либо было порвано или обрезано; на многих участках дорог лежали столбы, по которым когда-то проходили лини электропередач и которыми оседлые или Правительственные Войска зачастую перекрывали дорогу нашим составам и устраивали засаду. Своеобразный шлагбаум. Поезда ходили на пару, чаще всего с простой многоцилиндровой паровой машиной и со средней скоростью 120 – 150 км/ч. Это был французский паровоз «3.1174» 1935-го года выпуска, непонятно как попавший на подмосковные рельсы с Северной дороги Франции. Вероятно, его одолжили нам наши французские товарищи. Константин, недолго думая, отставил карабин и красными от холода руками стал судорожно копаться в рюкзаке. Он достал фаер, дёрнул за нитку, и столб огня и дыма рванул из его рук. Это был сигнал.
Недалеко от платформы паровоз начал притормаживать и снизил скорость почти до минимума (где-то 10-12 км/ч), но совсем останавливаться не стал. В одном из вагонов открылась дверь. В проёме стоял человек с автоматом, которого Токарев на своём недолгом веку ещё не встречал. Тот человек что-то кричал сквозь шум состава; Константин бросил фаер под платформу… крысы разбежались. Паровоз гудел, и сквозь этот шум до Токарева не доходило ни единого слова человека в проёме.
– Ридикюль, набитый кокаином! – С надрывом прокричал Токарев, так и не разобрав, что от него добиваются, но пользуясь инструкцией: «Делай, что должен, и будь, что будет».
Он угадал – человеку нужен был пароль. Поезд перестал гудеть и со стороны дороги послышались автоматные очереди; слышно было, как пули и ружейная дробь ударяется о бронированную обшивку вагонов. Из окон состава, переделанных под бойницы, давали ответный огонь. Токарев запрыгнул в вагон, и локомотив снова начал набирать привычную скорость. Дверь закрылась.
– Скрылись! По норам, бля! Разбежались все! – разъярённый крик матёрого усатого пулемётчика перебивался звуками стрельбы и падающих на пол пустых гильз.
На этот раз всё обошлось. Состав набрал скорость, и выстрелы прекратились. Все живы, никто в поезде не ранен, никто не пострадал. Дорога до назначенного места по времени должна была занять около четырёх часов. Перед глазами стояла апокалиптичная картина: больные и хрипящие люди, отстрелявшиеся и садящиеся прямо на заиндевевший пол, курили одну сигарету на четверых; ржавчина во всех углах… в одном из них кто-то блевал желчью; всё это расплывалось в пару, исходящем из теплых ртов, и сигаретном дыму… дыму сожжённого пороха. Токарев достал тетрадь, завёрнутую в целлофан, и карандаш из вещмешка.
«Седьмое июня, – писал он, – первая запись. Благополучно добрался до назначенной станции, нахожусь в локомотиве и направляюсь в сторону назначенного места, во Владимир… Я принимаю непосредственное участие в этом хаосе и разрушении уже неполных четыре года – почти с того момента, как всё это началось.
