© Карл Лазаревич Сергучёв, 2019
ISBN 978-5-0050-5136-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
– Ты не можешь меня оставить здесь. Я… У меня больше никого нет и никто меня не защитит. А я могу уйти с тобой. Шаману ведь всегда нужен помощник. Я буду помогать тебе. А потом я тоже стану шаманом. Я стану большим шаманом… – Голос мальчика звучал надрывно и почти что переходил на крик.
Богоча с невозмутимым лицом сидел на сваленной жердине, опершись плечом на столб изгороди, и молчал в ответ. Руки его спокойно перебирали вязку металлических подвесок от шаманского плаща. С другой стороны от изгороди, торчал высокий ствол столетней засохшей лиственницы, когда-то опаленной молнией. Верхушка дерева была сбита, а вдоль ствола прошла глубокая трещина до самых корней.
– Ну почему ты уходишь? Как ты можешь уйти? – с всхлипом продолжал мальчишка. – Ты знаешь, я чувствую в себе силу. Никто не знает.… А я, я, я часто выхожу на ветряные скалы. И там стою. На самом краю. Поначалу это было страшно. Но потом я перестал бояться, и привык. Я теперь хорошо стою на краю, даже закрыв глаза. И тогда, я вижу и чувствую как все внутри…. Ты ведь сам знаешь – как это…. Мне даже нравится, когда начинает разламываться голова. Трескаются скулы и глаза отваливаются по сторонам. И тогда у меня тогда выходит вперед нос. Он становиться как кость, а еще длинным и широким. И черным. Вся моя голова уходит в нос, а шея уходит в плечи. Вот тогда у меня чешутся пальцы. Все пальцы. Локти выворачиваются. Руки покрываются пухом. На ногах растут когти. Потом я задыхаюсь от того, что спина выворачивается в лопатках. Язык не меня слушает. Он как-то бьется внутри моего костистого носа, и это не нос, это клюв…, и я не могу даже закричать, хоть что ни будь. И тогда вот все мое тело покрывается жесткими перьями. Они как железо. Я раскидываю свои руки. Это крылья. Я отталкиваюсь ногами-лапами. И я лечу… Лечу… Я, Орел…. И я столько всего вижу…. И могу…. Ох как…, я даже могу разорвать лису…. Не оставляй меня здесь. Забери меня с собой.
Богоча спокойно и серьезно смотрел на плачущего мальчика. Потом одной рукою, крепко взял его плечо, приблизил к себе и очень ровным голосом проговорил, – Ты не можешь уйти со мной. А я не смогу остаться с Вами. Запомни сейчас…. Только того что ты видишь, мало. Шаман – не может быть шаманом для себя или для лисы. Шаман должен быть среди людей и для людей. А я пришел из черной тайги…. Я знаю и понимаю, что ты видишь…. И мы вместе может быть, и знаем как приходит сила. Но запомни. Запомни…. Маленький шаман должен вырасти среди людей, что бы стать большим…. Жить ты будешь у кузнеца Лекэса. Он знает. Все, теперь повернись. Смотри, видишь трещину…? Вязку я оставлю здесь. Ты можешь приходить сюда. Но ее не трогай, потом у тебя появится своя. И здесь тебя никто не тронет.
Богоча подошел с мальчиком к дереву и бросил вязку с пластинами в трещину ствола засохшего дерева. Потом медленно отпустил плечо мальчика. Тот некоторое время пристально смотрел на трещину в стволе, потом повернулся, хотел что-то сказать, но вокруг никого уже не было.
…Это описание возникло у меня из воспоминаний или домыслов, после одной встрече, в городке Якуцке, во время которой я услышал немного странную, но очень интересную историю. Рассказал мне ее, очень даже воспитанный молодой человек якуцкой национальной принадлежности. Он вел какие-то образовательные дела в местном клубе приказчиков и даже разбирался в хороших сортах чая. Чаепитие происходило при гостином дворе, на пристанной набережной реки, на досчатых тротуарах, выстланных вокруг большого, сине-черного, рубленого деревом строения. Под поля модного тогда коротенького котелка врезались лучи очень яркого солнца, из-под телег тащило желтой тяжелой пылью, а в воздухе витал, подгоняемый ветерком с реки, густой аромат лугов.
Сам рассказчик, энергичный молодой человек, в хорошего покроя троечном костюме, выглядел даже элегантно для такого вот «портового» городка. А на мое замечание о некоторой тусклости Якуцка, с подслеповатой усмешкой выразил свое согласие, но добавил, что жизнь якутов в основе складывается не здесь, в губернском центре, а где-то там, в глубинке. И фамилия его была подстать прищуру и усмешке – господин Слепцов.
– В глубинке, куда ж еще глубже – бросил я реплику.
– Есть еще много жизни на этой благословенной земле, пока еще неизвестной Вам своим укладом, – заметил он, – Земля-то здесь, ох какая большая, а ведь многие люди в вашем мире даже и не знают, что есть тут город Якуцк, даже с Христианской церковью и монастырем. И для вас тут многое может показаться, очень даже по – феодальному – выразил он свое мнение.
– И как же это далеко, с этого места, – продолжал настаивать я.
– Далеко-то, далеко, – усмехнулся господин Слепцов, – А так, можно начать хотя бы, вон с той стороны реки. Если время есть…
Времени у меня было достаточно.
Вот так я услышал историю о жизни в тайге и о Красном Шамане.
Вот так и возник у меня этот пересказ событий, составленный после из каких-то действенных картин и воспоминаний, и некоторых моих собственных, а может даже и не собственных характерных представлений об этих людях и тайге.
То, что я услышал, заставило меня, потом, внимательнее относиться к людям этого края и запоминать все поподробнее. Все – что было, и с чем я встречался. Я сейчас вспоминаю, или что-то придумываю, но стараюсь пересказывать только то что, по-моему, сможет точнее передать красочность и яркость жизни в Якуцких наслегах.
Это особый мир – жизнь в тайге. А тайга там везде.
И там есть люди.
Одно из первых моих представлений – это вид сильных и умных рук якутского мастерового, которые колдовали над тягучим расплавленным серебристым металлом, разливали его из кузнечного ковша по резным на дереве формам, где с каждой каплей возникали остывающие узоры мира.
Силуэты птиц, животных, деревьев и трав.
А когда эти силуэты, сброшенные рукой кузнеца с формового лотка, рассыпаются по снегу, они оставляют за собою оплавленные следы.
Следы на снегу.
И из этих форм и узоров возникает на сугробе движение.
Хруст, шипение, рыхлый обваливающийся снег и идущий по снегу человек.
И следы на снегу…
Человек продирался к кромке леса, шаг за шагом пробивая снежный целевой наст, ведя под узды серую длинношерстую лошадь. Сбитый с мохнатой лапы снежный ком, рассыпаясь в ледяную крошку, попадал под яркий солнечный луч и таял на игольчатых ветках, обращаясь в капель.
Вот с такой первой набухшей капли всегда пробуждается прозрачная весна, наполненная таянием и разливом вод. А там и лето.
И уже по расцветающему июньскому теплу, путник, пройдя вдоль тихого журчания ручья, выйдя из свежей зелени леса, остановится перед застывшим у озерца жильем.
