Этот год выдался непростым, поэтому в июле фабрикант Мелахов вывез единственную дочь, задумчивую курсистку Софию, из пасмурного Петербурга в своё поместье под Ярославлем. Стояло солнечное лето 1911 года, и Мелахова обрадовала моментальная перемена в дочери: из меланхоличной ученой барышни она превратилась в озорную шутницу, которая играла в догонялки с деревенскими девушками и шутливо кокетничала с местными парнями. Лишь когда она читала, смешно наморщив брови из-за дурного зрения, Мелахов узнавал в ней прежнюю внимательную, задумчивую Софию. В такие минуты она напоминала свою давно почившую мать, и Мелахову хотелось скрежетать зубами от злобы и бессилия.
Жаль, он не мог убить Елену еще раз. София унаследовала её длинные, мягкие, золотисто-русые волосы и глубокие серые глаза. В остальном мать и дочь различались. Елена была высокой, тоненькой, болезненной женщиной с узким печальным лицом, и уже этим она бесила мужа до умопомрачения.
Мелахов особенно помнил её худую шею, на которую он накидывал веревку. Он помнил, как Елена стояла на коленях, со связанными за спиной руками, и тихо молила, чтобы он отпустил её. Мелахов сказал ей тогда: «Не ори, ты же не хочешь разбудить Сонечку? Или мне сперва разделать ее этим ножом у тебя на глазах?»
Он блефовал. Он бы никогда не тронул свою малышку, свою кровиночку. Но на Елену, эту тупую, слабую идиотку, угроза подействовала, и она затихла, покорно опустив глаза. Мелахов закончил прилаживать веревку к потолку и приказал жене встать на табуретку. Женщина вся тряслась и чуть не свалилась с табуретки еще до того, как Мелахов надел на нее петлю. Он хорошо помнил, как придерживал её за плечо, как накидывал веревку на её тоненькую шею, помнил её выступающие ключицы под своими пальцами. А потом она болталась под потолком, дергала ногами очень смешно, хрипела. О да, он был счастлив наконец-то убить жену. После рождения дочки она сильно подурнела, постоянно плакала. Доктор сказал, что она больше не сможет иметь детей. Так какой резон дальше её содержать?
Сонечка, к счастью, даже внешне отличалась от матери. Невысокая, крепко сложенная, скуластая, она была намного милее и ярче бедной мертвой Елены. В детстве София много улыбалась; с возрастом стала серьезнее, увлеклась историей и юриспруденцией. Мелахов оплатил её обучение сперва в Смольном, потом на Бестужевских курсах, но ее желание стать учительницей для бедноты отец не понимал.
Однако спорить с ней сейчас он не хотел. Этот год чуть не доконал его – из-за стачки рабочих завод получил намного мЕньшую прибыль, чем в прошлом году. До разорения было, конечно, далеко, но даже такие мелочи могли не слабо выбесить. Так что, урегулировав ситуацию с помощью жандармерии и войск, Мелахов оставил завод на управляющих и был рад насладиться заслуженным отдыхом.
…А София проснулась рано утром и выбежала в сад в странном душевном волнении. Ей казалось, что близится что-то новое, невероятное, волшебное. В шумящей листве щебетали птицы, мокрая от росы трава пахла свежестью, и с реки веял легкий ветерок. Симфония красок и запахов лета опьяняла девушку, и она вышла из сада. Не отдавая себе отчета, она направилась в место, меньше всего подходящее для прогулок: в сторону торфяных болот.
В лесу было тихо и прохладно, лишь травы колыхались от ветра, да нити паутинки путались в волосах. Вскоре до девушки донеслись голоса рабочих – на болотах шли работы по добыче торфа. София поспешила на звуки.
– Барышня, не ходите туда! – кто-то схватил её за плечо.
София вырвалась. Всё было словно в тумане.
Она увидела прикрытое мешком нечто. Девушку снова попытались удержать, но она вежливо, но твёрдо отстранила рабочего. Потянула за ткань, та сползла – и София ахнула.
Перед ней лежала молодая женщина с кожей серо-коричневого цвета. Длинные ярко-рыжие волосы были уложены в полуистлевшие косы. На шее поблескивало ожерелье с сияющим багровым камнем. Одежда на покойнице почти сгнила и мало прикрывала сильное и стройное тело. Женщина мирно лежала на боку и казалась спящей.
София вспомнила фотографии из европейских научных журналов. В Германии, Англии и Дании на болотах часто находили прекрасно сохранившиеся мумии древних людей. Тела пролежали в трясине тысячи лет, но из-за специальных веществ в болотное воде происходило дубление кожи, что сохраняло трупы от разложения. У Софии перехватило дыхание, когда она подумала, что этой женщине может быть тысяча лет.
Девушка снова посмотрела в её спокойное лицо. На каком языке незнакомка говорила? Какие песни пела своему любимому? Почему она ушла из жизни так рано?
– София, что ты тут делаешь? – услышала курсистка полный ужаса голос отца.
– Я пошла прогуляться и забрела сюда. Папенька, а ты почему пришел сюда?
– Не знаю, – Мелахов поёжился, – чувство, будто не в себе был.
«Она словно позвала нас, – подумала София, бросив взгляд на невозмутимо лежащую мумию.»
– Папенька, это болотная женщина! – взволнованно сказала девушка, указав на находку. – Её нашли рабочие сегодня утром. Папенька, мы ведь передадим ее Императорскому Историческому Обществу, верно? Ты ведь понимаешь, это такая драгоценность!
Мелахов поморщился.
– Будь моя воля, я бы ее просто кинул туда, откуда ее вытащили.
– Папенька, да ей тысяча лет! Если мы избавимся от нее, история никогда нам этого не простит!
– История, Софьюшка, простит нам что угодно, – проворчал Мелахов, – историю пишут сильные, хищники. Такие, как мы. Но если ты очень хочешь – передадим ее твоим историкам. Подожди-ка…
София проследила за его взглядом и увидела, что он смотрит на ожерелье. Мелахов нагнулся над трупом и сорвал украшение с шеи мумии. Почерневший металл испачкал его пальцы. Фабрикант поднял камешек и посмотрел его на просвет.
– Красота, – сказал он.
– Папенька, как можно! – возмутилась София. – Этот камень – реликвия! Его нужно отдать ученым!
– Зачем? У ученых он будет пылиться под стеклом, а нам сослужит добрую службу. Пойдем домой, доченька.
– Папенька…
– Разговор окончен. Пошли.
Мелахов положил камень в карман брюк, схватил дочь за локоть и направился к усадьбе. Зашипев от боли, девушка вынуждена была идти с отцом. Однако напоследок она обернулась. Господи, да что же это?! Мумия будто бы… улыбнулась ей на прощание!
София попыталась выбросить это из головы, списав на игру света. В оживших покойников она не верила с детства, в Бога перестала верить после прочтения «Овода». Не могла, никак не могла болотная женщина ожить! Это просто игра света. Это просто игра света…
В середине августа отец и дочь вернулись в Петербург. Вечером пожилая гувернантка Аксинья расчесывала Софии волосы, и её руки немного тряслись.
