Майя Сварга - Болото вечной жизни. I часть

…твоё солнце поднимется из мутных болот…

Карл Густав Юнг

«Liber Novus»

1752г

Ночь опустилась на Священную гору, и дневной жар исчез, алчно втянутый в недра дикой каменистой пустыни, вот уже которое тысячелетие собирающей каждую крупицу тепла, но никак не могущей согреться. Усеянное неправдоподобно яркими звёздами небо изогнулось над горой, краями своими касаясь дальних хребтов, и в его слабом призрачном свете какой-нибудь случайный прохожий мог бы разглядеть двух сидящих на камнях людей, по всей видимости, ведущих беседу. Но не могло быть на Священной горе случайных прохожих, тем более ночью, а любой человек, оказавшийся на ней вынужденно, увидев тех двоих, бежал бы от них в беспамятстве, приняв их за демонов ночной пустыни. Но он бы ошибся. Как минимум один из сидящих там был обитателем этой местности, и он внимательно слушал другого, подавшись к нему всем телом.

– Есть одна вещь, Осарсиф, которую я должен тебе сказать, а ты обязан отнестись к ней со всей серьёзностью. Я уже передал почти всё, что тебе необходимо было знать, а это последнее, но, возможно, самое важное из всего. Запомни – твой Бог не лжёт, но ты – не Он, и не можешь себе этого позволить. Под твоим началом будет великий народ, сила которого, при покровительстве вашего Бога, будет только возрастать, и тебе безо лжи не обойтись.

– Но это же грех перед Ним, – отозвался Осарсиф, напряжённо глядя на собеседника.

– Бог простит тебе этот грех, ведущий к процветанию твоего народа, если ты не идёшь против Его воли и не станешь лгать Ему – этого Он тебе не простит и уничтожит тебя. И ещё, Осарсиф, я уже говорил тебе, что ты обязан найти второго, и я скажу больше – сделай это уже утром. Он вспыльчив, твой Бог, и ненадёжен – ты не будешь никогда испытывать уверенности, что не вызвал на себя Его гнев, поэтому ты должен иметь уверенность, что род первосвященников не прервётся с твоей смертью.

– Как я объясню это людям, ведь никогда ранее пророк не избирал себе помощника?

Собеседник усмехнулся.

– Скажешь, что косноязычен, – легко предложил он, – и тебе необходим толмач.

Покачав головой, Осарсиф возразил:

– Кто поверит этому? Любой, кто знает меня, а знают меня очень многие, с лёгкостью опровергнет эти слова.

– Что тебе с того? Скажешь, что общение с Богом повлияло на твой язык, а вообще это не важно, что ты придумаешь для объяснения, да и придумаешь ли что-нибудь.

Наступило молчание, и люди, слившись с ночью, на какое-то время стали неподвижной частью этой древней пустыни. Поднимающаяся луна провела по земле резкие чёрные и белые полосы, разделив мир на части, и вскоре из тьмы за валуном на лунный свет выбежал скорпион. Постояв немного без движения, он двинулся вперёд, направляясь куда-то по своим делам. Движение это привлекло внимание Осарсифа, и он, с детства не выносивший скорпионов, вздрогнул, с опаской следя за проползающим мимо маленьким существом. Дрожь испуга сменилась дрожью холода, заставив его поплотнее закутаться в овечью шкуру, и Осарсиф с недоумением посмотрел на обнажённые, покрытые многочисленными тонкими шрамами руки сидящего напротив него человека.

– Я ведь даже не знаю твоего имени, – заговорил он вполголоса, пристально вглядываясь в лицо своего собеседника, чётко различимое на фоне уже высоко поднявшейся над горизонтом луны.

– У меня его нет, оно стало лишним для меня, – отозвался тот.

– Но откуда ты – черты твоего лица не имеют сходства ни с одним из известных мне народов, а я, поверь мне, знаю их немало.

– У меня нет родины, она также стала лишней для меня.

Осарсиф сжал посох и глухо спросил, уже не вглядываясь в лицо собеседника, а опустив глаза и не отрывая их от земли:

– Кто же ты тогда? Человек ли ты вообще?

Со странной улыбкой глядя поверх головы Осарсифа, собеседник ответил:

– Это слово тоже стало для меня лишним.

С чёрного неба сорвалась звезда и, стремительно промчавшись, исчезла за горным хребтом на севере. И словно это падение послужило знаком, неизвестный поднялся с камня и сказал:

– Что ж, Осарсиф, теперь ты знаешь всё, что ты должен был знать, и я ухожу. Ты больше не увидишь меня и отныне ты вождь своего народа, и твой Бог стоит за тобой. Делай то, что он говорит тебе, и ты проживёшь долго, и народ твой освободится от рабства и станет великим. Прощай, Осарсиф, – и, не дожидаясь ответа, он ушёл, и очень скоро ночь скрыла его.

– Ты пришёл, Месодиос, – с удовлетворением сказала женщина, сидящая в окружении небольшой группы людей, – это хорошо, что так скоро, ибо мы должны торопиться.

– Неужели ты нашла ещё одного, Анакситиос?! Это редкостная удача – два за такое короткое время.

– Да, но он слишком слаб и слишком далеко отсюда, мы можем опоздать, и его не станет раньше, чем мы доберёмся до него.

– Ты не ошибаешься? Никто из них ранее не был слаб.

– Он слишком далеко отсюда, – повторила женщина негромко и уверенно, – но я видела точно – он один из тех, в ком есть свет.

– Раз ты так говоришь, значит, так оно и есть. Где именно находится он?

– У венедов.

– Ты права, Анакситиос, это далеко и времени у нас мало, так что стоит поторопиться.

– Всё, меня достало, я иду покупать лотерейный билет! – Юля ворвалась, не постучавшись, в комнату к Марине, из-за чего та в испуге выронила журнал. – Я больше не могу, ты посмотри, – она подтащила сестру к окну, – посмотри на улицу!

А улица, через край заполненная солнечным светом, была чудо как хороша в этот день начала апреля. Весна не стала смотреть на календарь и началась ещё зимой, и сейчас пробуждающаяся жизнь уже была готова вырваться на волю. Всё замерло, как спринтер на старте, чуть дрожа от еле сдерживаемого напряжения. Это нетерпеливое ожидание было во всём: в кустарниках, вытянувшихся к Солнцу, ветви которых стали яркими, глянцевыми и упругими, в деревьях с набухшими почками, уже избавившихся от зимней спячки; в самом Солнце, которое сияло так неправдоподобно ярко после этой тяжёлой и мрачной зимы, что хотелось смотреть на него снова и снова, чтобы убедиться, что оно действительно есть и что оно на самом деле такое яркое и сияющее. И небо было самым чистым, голубым и высоким, какое только можно представить. И начавшие возвращаться птицы уже свистели, звенели, щебетали и ворковали повсюду, наполняя привыкший за зиму к тишине дворик ликующими звуками. Старинные дома, стоящие здесь одну, а кто и две сотни лет, казались сегодня совершенно новыми, только что вылупившимися на свет. Даже их обшарпанные, давно не крашеные стены предстали сейчас сделанными из радуги, и всё пронизывали солнечные лучи, настолько сконцентрированные, настолько плотные, что, казалось, ещё немного, и их можно будет схватить в охапку.