Ах вернисаж, ах вернисаж!
В каждом магазине она непременно, со сдержанным достоинством уточнит:
– О, я живу далеко… За океаном. Выбираю с собой подарки сыну, невестке, внукам, друзьям… Предложите мне что-нибудь… Что-нибудь достойное. На складе посмотрите. Ну, вы понимаете… Чтобы не тащить за океан ерунду. О, там этих тряпок в тысячу раз больше, и дешевле. Но ведь нельзя без подарка.
Иногда она спохватывается и подпускает акцент, хотя уехала всего два года назад. Говорит: не «шопинг», а «шапинг». Не «колледж», а «каллэдж». Иногда будто не может подобрать русское слово и щёлкает пальцами, ища синоним: «Как это… забыла». Иногда подкрепляет речь очаровательно-растерянными грациозными жестами, как иностранка.
– За океаном – это где? – вежливо интересуются продавщицы.
– В Новой Зеландии, – роняет она и, вскинув брови, строго всматривается в собеседника: каков произведён эффект.
На выходе из магазина вполголоса мне деликатно сообщает: «У нас вон та кассирша лишилась бы работы в один момент. Лицо угрюмое, на вопросы буркает под нос».
– Здравствуйте! – спешат к нам девочки в каждом отделе ЦУМа. – Вам помочь? Что-то подсказать?
Почти все выпускницы местных вузов и училищ. Работы по специальности нет, рады хоть этой, пустой и копеечной. Каждой нужно продать в месяц товара на энную сумму – иначе уволят. А какие там продажи: город бедный, заводы закрылись, школы и садики сокращаются.
Но девочки стараются, памятуют наказ хозяйки: «Не стойте истуканами. Работайте, работайте с клиентом». Они и работают, радостно улыбаются с порога: «Здравствуйте!»
Моя новозеландка недоумённо, близоруко, великосветски щурится:
– Здрасьте-здрасьте. Что-то я вас не припомню. Мы раньше виделись?
– Мы незнакомы, но наш магазин рад каждому покупателю, – щебечет юная продавщица. Гостья разочарованно хмыкает: надо же, и в этот медвежий угол приходит цивилизованный сервис.
Впрочем, тотчас находит повод для раздражения. Брезгливо копаясь в корзине с уценённой одеждой, принижает голос ровно настолько, чтобы продавщицы слышали:
– Господи, ну и цены! А скидки?! Вот у нас это скидки: сразу в три раза. А это не скидки, а насмешка: на сто, на двести рублей. Убожество какое!
Небрежно перебросав вешалки с платьями на низеньком контейнере, осведомляется:
– Это распродажа? Сэлл оут?
– Почему распродажа? Одежда только из Польши. Обратите внимание на качество, – не выдерживает хозяйка, которую вызвали обслужить важную гостью. Гостья хлопает ресницами:
– Вы что, сразу и обиделись? Просто там, откуда я приехала, на этом месте в углу при входе обычно выставляют распродажу… Уж спросить нельзя, – впрочем, она, кажется, довольна, что хоть кого-то вывела из себя, поддела. Шепчет: – Ишь. Оби-иделась она. Попробовала бы там обидеться. Быстро бы прогорела со своим бизнесом.
За тот месяц, что здесь живёт, она построила на раз-два всех продавщиц в местном супермаркете. Если к кассе перед нами стоит три человека, приходит в неистовство:
– Безобразие! Где эти бездельницы? Ваша задача обслуживать покупателей. Покупатель для продавца, а не наоборот. Где ваш мэнэджэр? Дайте мне немедленно телефон управляющего!
Теперь, едва она входит в магазин, даже старшие по залу бросают выкладки товара, оформление ценников и накладных, и в панике несутся открывать персональную кассу для грозной ВИП- покупательницы…
Не знаю, может с ними так и надо? Но мне жаль девочек. Им самим не сладко. Кроме того, я бывала в заграничных магазинах. Поверьте, в них и народу на пробивание покупок стоит порой больше трёх, и все спокойны и терпеливы. Не возмущаются, если кассир с непонятливой старушкой возится по пять минут. И в кафе официантки далеко не всегда светятся и лучатся, бывают усталыми и раздражёнными: живые люди…
Кстати, к соседке недавно приезжала невестка-американка. Всегда рот до ушей, всему умилялась и всему страшно изумлялась. Копала картошку и каждый раз приходила в бурный восторг, вытаскивая куст, увешанный клубнями: о том оповещал визг на весь огород. Она их до того только мытыми, в сеточке в супермаркете видела.
И даже горюшко наше – ямы на дорогах – воспринимала как необходимое экзотическое чудо, с вытаращенными глазами, взвизгами и хохотом: «О, мой бог!»
Я спрашиваю новозеландку:
– А ты не можешь без комментариев?
– Не могу! – вспыхивает она. – Если бы ты видела, как там у нас! Небо и земля!
Хочется по-детски огрызнуться:
– Ну и сидела бы там!
Но она не сидит, а рвётся сюда. Потому что здесь берёзки, низенькие тучки, серенькое, как несвежая простынка, небо, милая пасмурная погодка. Здесь всюду русская речь, в которую погружаешься и расслабляешься, как в тёплой ванне.
И здесь живут давние и верные почитатели её художественного таланта. Она пишет картины: те самые берёзки, тучки, закаты. Бревенчатые избы, заборы, увенчанные стеклянными банками. Завалинки и калитки, старух на завалинках.
За океаном они никому не интересны. Ну, придут на маленький домашний вернисаж русская, украинская и еврейская старушки-иммигрантки.
Дежурно похвалят картины, соскучатся. Едва дождутся кофе и яблочного штруделя, и быстро с творческой темы съедут на невероятные, просто невероятные успехи собственных детей и внуков. И она тоже будет, тайно зевая, поддакивать и посматривать на часики. Разве это вернисаж?
Другое дело здесь, в родном городе. В душе она не реализовавшаяся артистка. Каждый свой приезд обставляет шумно, масштабно, грандиозно, из ряда вон, как Событие Года.
На уши поставлена вся творческая интеллигенция города. Оббеганы и обзвонены газеты и телевидение, все культурные учреждения. Задействованы лучшие местные актёры, чтецы, певцы и музыканты. Выбита бесплатная аренда самого большого зала в ДК. Пущены в ход обаяние и лесть, милые сувениры, намёки на фуршет с водочкой и красной рыбкой.
Естественно, она не может перевезти сюда тяжёлые картины для экспозиции. Они сфотографированы и умещаются на маленькой флэшке. Они будут сменять друг друга на большом экране на сцене, под музыкальное и речевое сопровождение. Ведущая по бумажке станет вызывать в строгой очерёдности зрителей: возносить, славословить, восторгаться, осыпать комплиментами.
Художница вылавливает по всему городу знакомых, полузнакомых и едва знакомых. Задушевно берёт маленькой мягкой, но цепкой лапкой за рукав, снизу вверх заглядывает в лицо. Тревожно напоминает:
– Общие слова мне не нужны. Конкретно по каждой картине, плиз. Вот эта берёзка, которая символизирует то-то и то-то… Эта калитка, которая выражает… Кувшин на заборе, олицетворяющий… Андэстэнд? Я тут написала, пожалуйста, выучите наизусть. Я не люблю, когда по бумажке…
Добившись обещаний детально «похвалить» картины, отворачивается и закатывает глаза. Ах, с каким неблагодарным, сырым, грубым материалом приходится работать ради высокого искусства. Сырой и грубый материал – это публика. Но ей, как солнце цветку, каждый час, каждую минуту необходимо подтверждение её таланта.
