– Нет, друг, всякая власть есть царство, тот же синклит и монархия, я много передумал…
– А что же надо? – озадачился собеседник.
– Имущество надо унизить, – открыл Захар Павлович. – А людей оставить без призора…
А. Платонов, «Чевенгур»
Сизый туман днями стоит тут при полном безветрии над гнилыми, закисшими лужами. Только низкие серые тучи да оплавившаяся скальная порода отражаются в мертвой, дурной воде – не слышно ни зверя, ни птицы, лишь у самых краев гигантской борозды, продранной на теле земли гигантским орудием циклопов, снова робко пробивается зелень: сперва мхи, а дальше, повыше, уже редкие былинки, травка, затем, еще выше, кустарник, подлесок – пока наконец на гребнях с обеих сторон всё не делается привычным: ёлки, покосившиеся в сторону от склона, слабенькие осины и березки, как будто долго болевшие и едва пошедшие на поправку, колючий кустарник и даже цветочки – мелкие, робкие, тоже как будто болевшие.
Я слышал, Медведица впадает в Белую… Или нет? Сейчас многое изменилось. Какие-то впадины… Только вчера еще было стояли сарайчики, мужики собирались под вечер, шумели, возились кто с чем, балакали о своём по маленькой – и вдруг нет ничего. Ни сараев, ни огорода, ни заборчиков. Впадина. Как будто изнутри кто-то вынул подпорку и земная поверхность плавно стекла книзу. А впадина неспеша затягивается бурой водой. Рыбы какие-то плещутся. Рыбы-то откуда вот так разом берутся?
Или эта девочка… А что? Такая ничего себе, обычная девочка лет восьми, волосы льняные, подстрижены… ну, как обычно подстригают, в скобку то есть. Платьишко ситцевое пестренькое – голубенькое с какой-то ерундой типа цветочков. Да, кроссовки еще. Вечно мокрые, потому что девчонка всегда чешет напрямую, по траве. Тротуары, стало быть, не принимает. Да и какие теперь тротуары, когда впадин этих на нашей окраине уже с полсотни, только успевай обходи, а то свалишься и как раз сому какому-нибудь на зуб. Рвут штаны сомы как собаки!
А собаки – с тех пор как впадины начались – как раз таки поутихли. Не лают теперь, даже если злятся, а сядут так вот на задницу – ну, на хвост то есть, – поежатся жалобно и… даже не воют, а неприятно так принимаются на одной ноте тянуть: «Ии-и-ии!». Противно делается.
Вообще жизнь изменилась. С продуктами нормально, а в целом как-то беспокойно.
Совсем рядом, за оврагом, у нас лужок. Это наш выгон, туда бабки всякую личную мелкую скотину отправляют утром выгуливаться и питаться. Лужок огорожен, раньше выгон тут был от племзавода, так еще и электричество на провода запущено с тех пор, чтоб скотина племенная не разбегалась. Видишь иной раз: суслик влезет на проволоку, что по первому ряду идет, и только было ухватится, глупый, за вторую нитку – тут током его каа-ак шандарахнет – любо-дорого смотреть… А что? Так они вдоль загородки кругом дохлые и валяются, а совы их по ночам подбирают.
За лужком – китайская база. Власти продали гектар земли китайцам, и те теперь там что-то бурят. Сперва про впадины, кстати, как они начали появляться, все на китайцев думали, ну типа что это они химичат, а потом раз их бусик с полным комплектом работяг ехал из поселка на ночную смену, да как жахнулся в темноте в канаву-впадину – ну и поминай как звали. Пока подняли спасателей, пока вытащили, им сомы уже и ляжки объели, вот так. Оперативно сомы во впадинах работают – видно, жратвы у них там недостает, так они, чуть что съестное свалится, так и рвут, так и рвут… И вот я сердечно прошу мне факт этот разъяснить – откуда сомы в ямах, если ямы растут на ровном сухом месте…
Короче, китайцев подозревать перестали после этой истории с утопшими работягами. А кого еще подозревать? Может, это вообще теперь какие-то природные законы.
Так эта девочка… Ну, девочка и девочка, платьице там, то-сё. Но что поразительно – ходит эта девочка везде с жеребенком, некрупным таким, у него ноги еще заплетаются, да. И мало того что ходит, так она с ним и разговаривает как с живым, типа он всё её понимает, её речь. Нет, конёк этот, конечно, не разговаривает или там что еще, зубы не скалит, но морду всю дорогу держит строго к ней, вроде как слушает, что она ему там втирает. А она такая ходит везде через траву, кроссовки мокрые, и вкручивает ему, вкручивает, типа как замполит в армии на политзанятиях по поднятию боевого духа. И зовет его ласково – Лёша, это многие слышали. А может не Лёша, а Лоша, ну в смысле ей «лошаденка» или что-то там еще выговаривать затруднительно и она для краткости называет его так запросто – мол, Лоша. Тут странного ничего нет – ребенок.
Ну и он, конечно, отзывается и идет следом, как привязанный. Что интересно – сколько бабок ни спрашивали – мол, чей конёк, ни одна не знает или не сознается. А у девчонкиных родителей живности сроду не было, кроме разве что кошки облезлой, так и ту они в дом не пускали, она у них под стрехой хоронилась, вместе с воробьями. Да и кто их видел, этих родителей? – они каким-то вахтовым методом на выезде деньгу рубят, появятся в два месяца раз, а утром смотришь: их поминай как звали, и опять девчонка с этим Лошей своим с утра на выгон и целый день с ним таскается. Чем живет, что питается – наши все без понятия. Бабки порой нарочно ей яблочко протянут или какую-нибудь там баранку, а она такая – я, мол, поела, спасибо большое. И опять в траву со своим жеребцом.
Вечером для всех жителей комендантский час – летом с десяти, а зимой с полдевятого. Сидим по домам. А что? Кто попался – посылают на две недели на такие работы, что потом за полгода не очухаешься. Нормы огромные, мужики в шахтах вагонетки живой силой пихают, женщины каким-то генетическим птицам перья дергают до темноты в глазах – заречешься потом надолго вечером из дому-то выходить. Но зато кормят на штрафах хорошо, прямо на убой. Да только за день так наломаешься, что и кусок в горло не лезет. И возвращаются все оттуда поэтому бледные и подтянутые.
Мужики попадаются часто. Мужику как же без его важных дел – то одно, то другое надо сладить, глядишь и припозднился. Или специально ночью полез на что-то запретное. Ну, тогда получи две недели комендантских и сколько положено за запретку, так можно в шахту к вагонеткам и на год, и на два загреметь. Ловят всех или почти всех. А кого не поймали – сроду не расскажет, что ночью где-то шарился. У каждого ведь своё. Я, к примеру, в сезон хожу на уток. На речке они непуганые, вот и плодятся там без меры и умысла, гомонят – что день, что вечер. Но днем нельзя. Это тоже запретка, охрана среды, так что только ночью выходит, хоть и ползти до речки приходится чуть не версту. Подняться нельзя, пробовали уже: там охрана, чуть только комендантский колокол пробьет, пускает над травой какое-то поле, от него волосы на башке вылезают начисто. Охранники уже знают – раз лысый, значит вставал в траве. Даже не разговаривают – пожалуйте на полгода в шахту, и вся тут тебе беседа. Но это отдельная история.
