Мария Попова
«Новая фантастика» Геннадия Прашкевича
При слове «новый» мне чаще всего вспоминается такой анекдот: на собрании акционеров крупной компании по поводу десятилетия популярной марки шампуня поднимается вопрос: продолжать ли писать «новый» на упаковке?
А в самом деле, что называть новым: появившуюся сегодня утром модель сотового телефона, которая вечером будет продаваться за полцены в магазинах б/у электроники, или электрическую лампочку, которая существует совсем недавно в сравнении со всей историей человечества?
В некоторых интервью Геннадий Прашкевич называет свои произведения нынешнего, недавно начавшегося века – «новой фантастикой». Книги, о которых мне хотелось бы здесь порассуждать, действительно написаны им в последнее десятилетие: «Царь-ужас» в 2002‑ом году («Кормчая книга», Азбука-классика, Санкт-Петербург), «Золотой миллиард» в 2005‑ом («Золотой миллиард», АСТ-Транзиткнига, Москва), «Божественная комедия» в 2006‑ом («Полдень. XXI век», № 6, Санкт-Петербург). Но, разумеется, дело не в датах. В этих книгах действительно есть то актуальное своеобразие, которое позволяет употреблять слово «новый» без всякого оттенка анекдотичности. Это своеобразие чувствуется как в стиле, своем для каждого произведения, так и в содержании, но стилевые особенности оставим более компетентным в данной области специалистам. Главная новизна, на мой взгляд, заключается в том, что автор вовремя ответил на вызовы современного общества – стремительно эволюционирующего и все более массового. В таких условиях автору важно понять, где именно происходят главные изменения, на чем нужно сфокусировать внимание.
Геннадий Прашкевич, похоже, такой фокус нашел.
Среди признанных достоинств фантастики – возможность создавать критические пиковые ситуации, позволяющие проверить героев «на разрыв», посмотреть, что будет делать человек, оказавшийся в нечеловеческих условиях на пределе возможности. Подобные эксперименты по принципу «а что, если?..» объединяют и указанные выше произведения. Однако автор предпочитает в качестве объекта эксперимента не какую-то особенную личность, а человеческое общество в целом. Он проверяет на разрыв общечеловеческие установки, в первую очередь мораль. Кроме того, Геннадия Прашкевича интересуют те черты, которые остаются неизменными в любых коллизиях и катастрофах. И ему действительно удалось найти одну такую черту, фактически определяющую человека как понятие.
Какую – будет ясно позже.
«ЦАРЬ-УЖАС»: МИРНЫЙ БУНТ КАК СПОСОБ ВЫЖИТЬ
Общество будущего, описанное в романе «Царь-ужас», подчинено жёсткой дисциплине. Настолько жёсткой и безоговорочной, что появляется вопрос: насколько оно человеческое – даже не человечное, а именно человеческое – в нашем понимании?
Мы привыкли «развивать индивидуальность», «раскрывать способности», «реализовывать возможности», мы твёрдо выучили, что человек – это личность уникальная, неповторимая и ценная именно своей уникальностью и неповторимостью. Глобальная катастрофа, вызванная падением на Землю астероида Тоутатес, заставила отбросить всё, что мешает выживанию, стать единой сплочённой массой. Не только жизнь, само солнце, кажется, загнано в узкие рамки постапокалиптического существования – «проглядывало мертво и угрюмо сквозь багровые пылевые облака», «просвечивало страшным пятном сквозь черную злую дымку», «пробивалось сквозь ледяную кристаллическую мглу».
На место астероида, впрочем, можно подставить что угодно: ядерную войну, глобальное потепление, продовольственный кризис, нашествие боевых человекоподобных роботов – результат будет практически тот же.
Вспомнилось: в прошлом году в Петербурге предлагалось ввести что-то вроде продовольственных карточек для малообеспеченных жителей. Дело благородное, но не значит ли это, что мы возвращаемся к печальной необходимости распределения продуктов «сверху»? Мировой экономический кризис способен заставить большую часть человечества перейти к выживанию вместо жизни, а если прибавить сюда возрастающие меры безопасности «перед лицом мирового терроризма», картина получается совсем печальная.
Однако вернемся к книге. Одно из самых ярких проявлений жесткой регламентации жизни – знакомое читателю по множеству антиутопий распределение мужей и жен согласно генетической сочетаемости. Интересно, что при этом не требуется радостно принимать каждое решение начальства: «Это нехорошо, что Лим Осуэлл получила от генетиков мой знак. Я предпочел бы жену менее впечатлительную». То есть, тут нет характерного для классической антиутопии угнетения или «промывания мозгов» – все ограничения обоснованы объективной внешней угрозой.
На первый взгляд, ход с генетическим распределением откровенно заезжен. Но на самом деле это действительно логичное решение для человечества, поставленного перед угрозой вымирания. Во-вторых, подобный сюжет – своего рода закладка, отсылка к предшественникам, позволяющая не описывать подробно самые очевидные характеристики изучаемого общества. Осталось лишь отчеркнуть несколько деталей вроде подземной базы «уродов» за его границей, регулярных дежурств и скорее перейти к главному.
Итак, «от прежней роскоши» остались только яркие цвета костюмов, контрастирующие с общей рациональной серостью. «Красное пальто с голубым воротником, красные носки, желто-черная обувь, черные брюки, зеленый пиджак, жилет небесного цвета, узенький красный галстук» – отчаянно-безвкусный «пир во время чумы».
Совсем недавно на большой экран вышел фильм «Стиляги» – достаточно удачная попытка российского кино вернуться к жанру мюзикла, где яркая «стильная» одежда (да еще джаз) становится для молодежи единственной возможностью выделиться из подчеркнуто серого мира советских будней. Да и сейчас стоит взглянуть на всевозможные молодежные группировки или на «гламурных барышень», как аналогии напрашиваются сами собой. Не стоит ли за этой подчеркнутой яркостью очередная попытка хоть как-то скрасить не столь уж яркую жизнь?
Но мы снова отвлеклись. Еще один «привет из прошлого» для людей «Царь-ужаса» – непонятная пустота, сводящая с ума юношей и девушек, когда задачи по выживанию выполнены и неожиданно остаётся свободное время. Не в силах заполнить пустоту, люди будущего один за другим кончают жизнь самоубийством. Решая эту проблему, руководители нового мира пытаются найти ту жизненно важную субстанцию, которая заполняла подобную пустоту для прежних землян и была утрачена после катастрофы, и натыкаются на странное понятие «искусство».
Вот она, та существенная деталь, на которой автор изо всех сил заостряет наше внимание, то самое главное следствие из «а если…» В постапокалиптическом обществе не просто отсутствует искусство. О нем как о явлении нерациональном и отвлекающем силы от выживания забыли настолько, что утратили само понимание этого явления: «…об искусстве вообще известно было лишь то (апокриф Майкла), что оно якобы смягчает нравы». С другой стороны, тяга к искусству сохранилась, несмотря на то, что понятие утрачено!
