Река Москва и Небо тёмное в столице. Лежала бабушка в агонии, что выплывала сожалений вереницей. И никого и не было при ней: её оставили для смерти, что было решением её детей.
И только смертью кого уж считали в ней и был: в трансляторе с большого расстояния кто-то тоже всеми преданный там выл.
Волосы белые, он бледен и в цветочек платье… Приятней даже наше древнее распятие. Естественно она его ужасно испугалась, но некуда деваться: она здесь живой осталась.
Он ощутил присутствие, сказав: «ну почему они никак не остановят этот страх?» И ужас женщины не знал предела от познания, что она Рая лишь ждала о том в незнании. Что её надо было в мясорубке с ним и прорубить… Что её надо было так и разума туда отсюда вообще лишить.
Глаза открылись широко от лицезренья извергизма. Она тогда благословила даже виноватых всех в страхе и линии немецкого фашизма.
Она вдруг осознала, что там и не человек, а после увидала и людей. Там просто так решили убить всех.
Отчаяние неудачи в катастрофе. Безволие в агонии захвата в лютом отсечении и гнёте. В бессветии борьба, что от трансляторов и программатора сложилась. И во свету ночь вечная для всех Богов при их беспечности там и укоренилась. И Гильгамеш пошёл туда, откуда этот план, пропитанный кровавыми словами: вот ваша выгода подобия живых существ и вам.
Гильгамеш – это физическое явление гравитационных барьеров в реальности.
Он брёл об ангелах, не ведая вдоль здания знакомого. Душой себя считал во ждании бессмертия невесомого. И То же Небо тёмное ему предстало пустотой: узрел он омерзение слепое рвотой окатив асфальт столичный и родной.
Неадекватно. Он людей боялся. Боялся бешеной толпы, что сумасшедшим нарекут поиздеваться. Он вдруг оправился и посмотрел на башню: она прекрасна, живописна и орнамент окон заставляет разум мерцать ясно.
Он посмеялся, осознав, что там он согласился с сожалениями просто с кем-то где-то там. Стоял перед Кремлёвской башней он, словно молясь орнаменту дворянскому: спасибо вам, но вы самоубийцы. Он понял это чётко, явственно.
И мимо женщина в ажурном платье, в брюках шла. Она его увидела и сказать что ему первой не нашла. Но он сказал ей:
– Леди милая, постойте. Меня с вами беседы удостойте.
Она ответила в печали:
– Только смерть вокруг. Чего же надобно вам, сударь? Чего желаете в общении, мой друг?
– Я видел Ангела. Он толстый, с бородой. Он мне поведал: Бог убивает человека только, если он немой.
Она задумалась, ему сказав:
– Обыденностью надо нам сражаться, а те давно уже сражаются с ним там.
Орнамент по зигзагу шёл на башенке Кремля. Он впитывал историю людей день ото дня. Сейчас он видел, знал, что эти люди молодцы: они для будущего жизни продолжателей гонцы.
Он отряхнулся и преодолел свой ужас:
– Даже распятье милосерднее к живому, чем подобный способ смерти, поднатужась. Я аж как умирать забыл! Я аж забыл свою агонию! Мне страшно жить! Мне просто страшно видеть столь жестокую иронию.
Она вдруг улыбнулась и сказала мрачно и жестоко:
– Святые, тем не менее, сказали, что на всё для наших воля Бога.
– Мне страшно. Может познакомимся при напряжении таком? Культурно пообщаемся, чтобы не быть скотиной им туда на корм.
– Ну мы уже почти знакомы. Меня Полина звать. А вас как, сударь, предложите величать?
Он посмотрел на жёлтый Башни стройматериал, что в общности контраста золото ему напоминал.
– Меня зовут Кирилл. По имени я тот, кто Бога первым победил.
И уплотнилось вокруг них пространство. Оно изобразило им толстенного, богатого мужчину вполне беспристрастно.
– Смотри, – сказал Кирилл Полине, – его аж стало видно, словно на витрине.
– С какой же целью его там так убивают?
– Они считают там, что этим человека воскрешают. Когда его плоть заживо мертва, он типо может оживать при созидании сюда.
– Они совсем идиоты или как?
Кирилл смеялся:
– Ну вот они и посылают нам оттуда постоянно крах.
– Тогда пошли они обратно. И даже здесь культура сексуальности давно почти любому человеку просто смрадна.
– Одни у нас по жизни соприкосновения. То половыми органами, то с людьми, что погибают где-то аж до рвоты в омерзении.
Полина посмеялась:
– Тем не менее у вас, пока вы живы, кожа хорошо. Этот Кремлёвский купол, словно вам душа. Толстяк тот ваша жизни и все мы так закончим. Сегодня в обществе мы живы, а потом нас просто всех прикончат.
– не знаю я. «Я слишком глуп это понять», – сказал Кирилл, – я лучше дальше буду созерцать реальный мир.
– Мы все в реальности и здесь о субъективности вопрос, но здесь ты тоже прав: не стоит вешать нос.
Мужчина мимо них прошёл. Он толстым был и смуглым, посылая взглядом им укор. Он созерцал пространство, что гробами людям стало. Он знал, что Гильгамеша движется для всех начало.
В трансляторах на небесах лежали все живыми в вечной смерти люди, но не снимали о том фильмы в Голливуде. Толстяк за толстяком на небе и земле так оставался мертвецом. Материи всё продавали, ядов производство идёт оптом.
Какая технология! Контейнерное производство! И пусть даже меня так осуждает общество!
Для холода, агонии и просто для иронии. Купи себе посовершенней пытки инструмент твоей Судьбы иронии.
И мода нарастала, а Гильгамеш проявлен: люди во путах гравитации как души мертвецами стали.
И прозябал их разум: мыслить тяжело. Им нужно только секс и всё… До них это дошло.
И унижения кошмар всех поразил: устроили им неизбежность размножения скота, чтоб вид себя не истребил.
Ведь при садизме даже люди умирают, а тут им сделали как АД: рожай насильно, но тебя я для услады унижаю.
И унижая умирали тоже там, так как своими силами решили наслаждаться этим там.
И Гильгамеш пространством сжатый вокруг тел только спасти живое от такого ужаса хотел.
Искусственный рефлекс адские мучения… Здесь только агония в преодолении спасение. Феномен этот – Гильгамеш. Живое умирать не может. Нет выживание, нет жизни, да и жить оно уже не может.
И в парадоксе проявляется в проклятье вера. И крови жаждут в суициде от отчаяния в вере. А мозг отказывает и идут параличи. А люди воют в крахе, что не спасены. Они спасением решили в вечности при Гильгамеше и остаться: там жить, там в страхе половыми органами, чтобы не покинуть это и соприкасаться.
