Первой о том, чтобы перебраться жить за границу обмолвилась Оля. Это было в сентябре седьмого года. Мы сидели на берегу речки Чухонки у нас в Колпино под Питером, смотрели, как красиво дымят трубы Ижорского завода и рассуждали, как нам развивать наш бизнес. Оля тогда только с неделю как уволилась с работы и стала предпринимателем по бухгалтерии. Я был при ней помощником и мужем. В основном в таком порядке, но случалось и наоборот. Это зависело от рабочей загрузки.
Меня её обмолвка насторожила.
– И как ты себе это представляешь? – спросил я.
Оля ничего не ответила, и я понял, что представление у неё ещё не началось.
– А Россия чем тебе не подходит?
– Хочется тепла и моря, – сказала она.
– Ну так для этого курорты есть.
– Я не хочу курорт. Хочу нормальный город. И вообще, другой жизни хочу.
– Это как? – спросил я.
– Дом хочу, а не комнату с видом на завод. Сад хочу, а не мусорный бак у подъезда. И ещё хочу в сорок лет на пенсию уйти.
Про пенсию я выяснять не стал. Хочет человек иметь иллюзию, пусть имеет. Его право. А по первым двум пунктам – тут терпение требовалось. Бытовые условия у нас, может, и не первой категории были, но для этого мы бизнес и завели, чтобы их улучшить, разве нет? Работай и воздастся тебе.
Но Оля в эту воздачу не верила.
– Ну будет у нас не одна комната, а три, – говорила она. – Так вместо завода дом напротив построят – или свечку до неба или книжку на километр. И сами мы в такой книжке жить будем. Что за удовольствие?
– У нас вся страна так живёт, – говорил я.
– Мне от этого сильно легче, – отвечала Оля.
На этом наши разговоры обычно и кончались. Чтобы вести их дальше, надо было бюджет иметь. А у нас на то время только холодильник свой появился. Оля это знала не хуже меня и соль на рану без толку не сыпала. Но тогда на Чухонке в её голосе я засёк какую-то упёртую интонацию, как будто она в атаку идти собралась. Девушка, с которой я прожил последние четыре года так со мной не говорила.
– Может нам съездить за границу, чтобы ты посмотрела, как там и что? – предложил я.
– Ты мне рассказывал, как там и что, – сказала Оля. – Мне подходит.
– Ну, это я. А своими глазами…
– Ладно, – перебила меня Оля. – Не хочешь, так и скажи.
Я не то чтобы не хотел, но и вот так с бухты-барахты за границу мотать тоже готов не был. Поэтому я пожал плечами и повертел руками по воздуху, как будто вкрутил туда лампочку. Две лампочки, если точнее. Меня этому Фимка Берман научил, знакомый один из Калифорнии. Он своей жене Зинуле эти лампочки регулярно вкручивает. И это, как он говорит, помогает им сохранять в семье атмосферу приличия и культуры. Смысл там в том, что Зинуля по натуре человек подвижный. Ей всё время перемен в жизни хочется. Потому что если ничего не менять, говорит она, так в этой Калифорнии с тоски подохнуть можно, так там всё хорошо и благополучно.
Фимка же, наоборот – человек-якорь. Его где бросят, там он и будет лежать, пока что-нибудь убедительное, вроде много денег, не поднимет его на поверхность и не заставит поменять географию. Несколько раз его так бросало и поднимало по жизни, пока он в Калифорнии не осел. Ему там понравилось, и он уже приготовился жить себе в удовольствие. Но с Зинулей это не получалось. На один дом, что они купили, ей не так светило солнце. У другого были соседи не с тем акцентом. Третий вообще стоял не в том городе. Ну и дальше в таком же духе.
Какое-то время Фимка вёлся на эти Зинулины мансы. Они переезжали куда она показывала пальцем и меняли там всё, что менялось, лишь бы ей не было скучно. Но потом Фимка устал от такой мобильности, здоровье у него шататься стало, и он положил этому конец – не кулаком по столу, конечно, а цивильно – придумал эти лампочки крутить. Только Зинуля заикнётся про очередную перемену, Фимка тут же плечами дёрг, руками круть, ну и всё, его как колпаком накрывает. Ноль на массу, мужик вне зоны доступа. Так и ходит, пока у Зинули бзик не пройдёт.
Зинулю поначалу эта манера бесила. И ругань у них с Фимкой была, и сковородки летали. Но потом, как сказал мне Фимка, до неё что-то дошло, и она успокоилась. Между ними появился протокол для связи, как у разведчиков в старых фильмах. Если крутят лампочки, значит явка провалена. Чешите отсюда, дамочка и побыстрее. Будет новая явка, мы вам сообщим.
Думаю, Зинуля тут себе хорошо на горло наступила, когда этот протокол принимала. Получать указания от других не в её характере было. Или, может, возраст своё сыграл, кто знает. Ей в то время как раз сорок стукнуло, она и помудреть могла. Ну и то, что она еврейская жена была, тоже не помешало. У них сцепление с мужьями попрочней будет, чем у наших славянских.
Но Оле моей, когда она этот разговор про переезд завела, до мудрости ещё, как до Калифорнии было. И её русский характер сцепления со мной без внятной причины тоже не гарантировал. Поэтому я хотя и пожал плечами на её желание, но на заднем плане понимал, что это полумера, и что с Олей так закрыть вопрос не получится. Слова всё равно надо будет говорить. Много слов. И лучше их придумывать уже сейчас. Что, мол, в этом мире, Оля, не всё так просто. Что другая страна – это не только другой язык, законы и дальше по списку. Это ещё и другая ты и другой я. Куда бы мы с тобой ни поехали, мы перестанем быть теми, кто мы есть сейчас. Это я тебе со знанием дела говорю. У меня уже был опыт в Канаде. Заграница тебя выворачивает наизнанку. Плохо это или хорошо – вопрос другой, но всяких кризисов и ковыряний в себе у тебя там будет больше, чем ты хочешь. Подумай, или это тебе надо.
Подумай также, или это надо мне. Потому что я уже не тот гладиолус, что был, когда мы познакомились. У нас разница шестнадцать лет, если ты забыла. А это серьёзная цифра. В мои годы дядьки покоя хотят, а не переездов. Я покоя не хочу, но и скакать по странам и континентам тоже. Мне хорошо, потому что у меня есть ты. С кем жить мне важнее, чем где.
Так что, дорогая моя Оля, предлагаю, как говорит мой знакомый Фимка Берман, что ты не будешь давать мне своих неудобных вопросов, а я не буду давать тебе своих неудобных ответов. Вместо этого давай лучше искать удовольствие в обстоятельствах, где мы оказались в этот момент нашего времени – здесь и сейчас. Потому что так оно по-правильному и делается. Сначала ты ищешь счастья там, где ты есть, а не придумываешь себе идею-фикс за тридевять земель и не начинаешь мутить ею голову близкого человека. И только если найти не получается, тогда может быть…
В общем, да, надо было всё это как-то сказать словами. Но мне на ум пришёл Фимка Берман с его лампочками, и меня это с панталыку сбило. Лет за пять до этого разговора я как раз в Калифорнии и кантовался – с полгода примерно, у одних своих друзей. Они тогда мне, считай, убежище предоставили, пока я разгребал осколки своей прежней жизни, той самой канадской ну и заново себя сложить пытался. А Оля меня всё это время в Колпино ждала. Мы с ней уже друг друга знали, но женаты ещё не были, да и не особо понимали, будем ли вообще. Я, по крайней мере, точно не понимал. Про Олю не скажу. У неё на эту тему какая-то девичья грусть имелась, от которой я старался держаться подальше.
