Турбьёрн Оппедал - Бумажные летчики

Torbjørn Oppedal

Papirflygere

©Text: Torbjørn Oppedal; Design & illustrations: Svein Størksen Papirflygere

© First published by Magikon forlag in 2016 /www.magikon.no

© Воробьева Е. В., перевод на русский язык, 2021

© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2024

Любовь к себе моим владеет взором. / Она проникла в кровь мою и плоть. / И есть ли средство на земле, которым / Я эту слабость мог бы побороть? / Мне кажется, нет равных красотою, / Правдивей нет на свете никого. / Мне кажется, так дорого я стою, / Как ни одно земное существо. / Когда же невзначай в зеркальной глади / Я вижу настоящий образ свой / В морщинах лет, – на этот образ глядя, / Я сознаюсь в ошибке роковой. / Себя, мой друг, я подменял тобою, / Век уходящий – юною судьбою!

Сонет 62 Уильяма Шекспира дан в переводе Самуила Маршака.

Спасибо Касии, Перу Инге, Гейру и Томасу. Без вашей моральной и не только поддержки работа над этой книгой заняла бы вдвое меньше времени.

1. Держись за это короткое слово: я. Держись крепче, потому что в следующую секунду оно обретет имя и дату смерти.

2. Почти половина первого. Я пишу эти строки в вагоне поезда. Остальные пассажиры спят, лишь над дверью купе слабо светится ночник. За окном – неясные очертания гор проносятся мимо на фоне звездного неба. Я могу находиться в любой точке мира. На Луне. В пути. Как обычно. Идут пятые сутки.

Критический момент.

Не знаю, знакомо ли тебе это ощущение, но на каком-то этапе путешествие оборачивается против тебя. Мечты прокисли. Тебе начинает казаться, что ты потерпел неудачу. Ты устал. В душе поселилось смутное чувство вины. Что ты забыл здесь, так далеко от дома? Зачем это все? Чего ты хотел добиться, говоришь ты себе, словно безработный, который, пережив череду разочарований и отказов, начинает уже подозревать, что проблема заключается в нем самом. Лица спящих попутчиков принадлежат тьме. Ты остался один на один со своими страхами и изъянами.

Прошу прощения. Не хотел докучать своими навязчивыми мыслями. Для нас все равно уже слишком поздно.

Впрочем, мы сами выбрали такую жизнь. Ты, как и я, мечтаешь об Идеальном Путешествии. Путешествии, которое переплавит тебя. Сделает другим человеком.

Ты хочешь ощутить воздух дальних стран, в котором твое тело принимает новую форму, как металл в плавильной печи.

Я знаю, что надо торопиться. С каждым годом мои черты все сильнее затвердевают, во мне остается все меньше места для воспоминаний. Письмена на моем теле застывают в камень, а затем истираются.

Но тебе я об этом не пишу.

Ты стремишься к открытости: принимать жизнь, дарить жизнь. Я же хочу закрыться, определить границы и жить рядом с ними.

Отыскать смысл, если угодно.

Я знаю: где-то он есть.

По ту сторону окна мужчина склонился над открыткой. Он пишет, он рассказывает нам то, что мы хотим услышать. У него нет права отказаться.

3. Словарь путешественника: неудача. Состояние, когда не получилось угодить вкусам незнакомцев.

4. Определить границы и жить рядом с ними. Эти слова крутятся в голове, пока я медленно пробуждаюсь к жизни. В теле крепко засел холод: одеяла в гостиницах всегда либо коротковаты, либо тонковаты. Наверняка по этому поводу высказывался какой-нибудь немецкий философ. Указательный палец левой руки находит в пододеяльнике дырку. Нечего делать, не о чем переживать. Все со временем проходит. Снашивается.

В первые секунды после пробуждения комната как будто плывет, пока не примет окончательную форму. Оркестр цветов, звуков, запахов настраивает свои инструменты, нащупывает единый ритм и мелодию, определяется с жанром: то ли играть симфонию, то ли кончерто гроссо. В снежной круговерти начинают проступать отдельные предметы: рулонные шторы с подпалинами от сигарет, стакан воды на прикроватной тумбочке. Я ощущаю, как за опущенными веками рассасываются остатки снов.

Сегодня сильный снегопад – я вижу это, приподнявшись на локте. За окном – отсветы фар, морозный воздух, молочно-белый свет занимающегося утра. Если не ошибаюсь, я просыпаюсь в этой комнате уже третий раз. Я знаю, каково сидеть в этом кресле, с каким звуком льется вода из крана. У меня появилась общая история с этой комнатой. На короткий миг я могу представить себе, что так все и останется навсегда, что сегодня я не уеду. Но впереди меня ждут новые комнаты, перестук колес, кильватерные струи. Подпалины на шторах. Огонь, который жжет изнутри. Так обычно говорила М. Когда-то у нее было имя – Мария, Маргарет, Марианна, – такое же истертое, как любое другое, а теперь от нее осталась одна только буква – М.

Не думайте обо мне плохо – в моем издырявленном уме иначе и быть не может. Я не знаю, как так вышло – то ли не те лекарства, то ли пересидел на сквозняке. Моя память похожа на прилежно рассортированный архив, в который неожиданно ворвался смерч. Разрозненные листки сохранились, но системы в них никакой.

Этот огонь, говорила М, похож на свечку для торта: напрягшись всем телом, ты ждешь праздника, и вот он наконец начинается, пора зажечь свечку – но тебя вдруг охватывает страшное нежелание прикасаться к фитилю. Как будто таким образом ты можешь спрятать день рождения в карман, приберечь этот год до лучших времен. Тогда-то он будет потрачен как надо. Минутку я жду вдохновения. А тем временем пальцы, в которых ты держишь спичку, усыхают и скрючиваются.

Поразительно, каким тяжелым становится тело от осознания того, что предстоит. Перед самым отъездом все вещи вдруг начинают казаться старыми друзьями. Обеденный стол с царапинами на столешнице, морщинистый диван, килим со следом от давно выброшенного торшера. Ну нет, думаешь ты, я вас не брошу. Вот и я лежу в этой чужой мне комнате с тем же чувством, и в этот миг я могу восстановить в памяти свое жилище в подвале – катакомбу, как мы ее называли – вплоть до мельчайших деталей: мысленный конструкт, как по команде воздвигающийся за опущенными веками без столяров и инструментов.

Мир разочаровал меня. И я создал свой собственный.

С потолка слышатся какие-то звуки. Стук – кто-то забивает гвоздь или выправляет ножку стула. В катакомбе я обычно лежал и слушал, как хозяйка наверху шаркает по полу войлочными тапками – они шуршали над моей головой, как прибой, с регулярностью приливов и отливов. Она была вдова, но каждый день с семи до половины восьмого включала радио – как в те времена, когда готовила завтрак мужу. Я подозревал, что она и накрывает по-прежнему на двоих. Пятничными вечерами она напивалась и начинала отвешивать себе пощечины. Привычка – вторая натура.

Именно привычка заставляет меня встать, когда в лежании уже не остается никакого смысла. Я поднимаюсь – и этим движением начинаю новое путешествие. Комната продолжает обретать форму, контуры предметов встают на свои места. Косой потолок, который я задеваю головой. Снимок спящей кошки на стене. Мой рюкзак, прислоненный к письменному столу. Через несколько часов все это будет неважно. Снег заметает окна, за ним не видно города.