Спиритические силы со временем будут изучены и, может быть, даже найдут себе применение в технике, подобно пару и электричеству.
– В. Я. Брюсов
Отпечатанную на компьютере и размноженную «самопалом» на ксероксе книжку эту обнаружил я в букинистической лавке одного крошечного заштатного городишки (как я туда попал, чувствуя себя будто в ссылке в какой-нибудь Вифинии, – предмет разговора особого, к делу не относящегося).
Полистал, похмыкал, пожал плечами и – в итоге – плюнул и купил: местами показалось забавным, почти повсюду с щедрой долей то ли наивности, то ли глупости, а, может, и того и другого (но разве не все мы, хотя бы иногда допускаем и то, и другое). «В любом случае под настроение в понимающей компании посмеемся,» – подумал.
Предполагавшийся издатель, как очевидно из его предисловия, надеялся пробить в каком-нибудь издательстве, да так ни у кого имприматура, кроме своего ксерокса, и не получил.
Понял не так и подал не так.
Понимаю и подаю иначе. Печатаю как есть, в т.ч. во всей стилевой и жанровой неровности. Прошу и читателя учесть это и внять предостережению в случае, если он согласится с мнением о тексте предполагавшегося издателя (равно как и автора):
В КАЧЕСТВЕ УЧЕБНИКА НЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ!!!
От предполагавшегося издателя
…может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
– М. В. Ломоносов
Предлагаемая читателю книга принадлежит перу замечательного человека – Ивана Петровича Сидорова, доктора физико-математических наук. К великому несчастью, в прошлом году он покинул сей бренный мир. Но он оставил после себя то, что наконец увидит свет в форме книги – наиболее полного собрания его мыслей и идей, – и что особенно ценно – изложенных им самим, из первых рук, из первых уст, из первых глаз, от первых муз (по пословице).
Иван Петрович родился, казалось, в совсем ничем не примечательном городке Нештатинск, затерявшемся в одном из анклавов нашей необъятной a mari usque ad mare Родины.
Он был поздним ребенком у своей матери, потому она щедро изливала на него все тепло и ласку созревшей для материнства женщины. Отца своего он не знал, спрашивал у матери несколько раз. Мать уходила от ответа, сын не настаивал, а с годами стало уже совсем неважно.
В школе мальчик заинтересовался сначала астрономией, которая в конце концов привела его к физике, та – к химии, а оттуда и до биологии, как оказалось, рукой подать. При этом и гуманитарными дисциплинами Ваня не пренебрегал, тем более что давались они ему без особого труда. Он начал рано сочинять стихи, прозу, а также задумывал написать что-то вроде поэмы с названием «Аналогии», где хотел бы собрать микро-макро параллели между различными явлениями природы, метя в сердцевину самых основ мироздания. Дома он любил сесть у круглого зеркала в прихожей над телефонной тумбочкой, натянуть на голову круглую металлическую сетку для промывания овощей и фруктов, одной рукой поднести ко рту карандаш, взять в другую коричневый кожаный блокнот и, сделав задумчивый вид, изображать из себя Сапфо как на известном портрете кисти неизвестного живописца.
Но подлинно расцвел ИП на университетской скамье. И это заметно было во всем: в его успехах научных и в его успехах жизненных – думал даже жениться, но решил отступить, не торопиться. А потом женой ему стала Урания и ее сестры – свояченицами.
Иван Петрович стал подлинным Ломоносовым и Кулибиным наших дней. Обоими в одном лице. Он был ученый-самоучка (автодидакт), одинаково интересовавшийся и физикой, и биологией, и лингвистикой, и всеми остальными науками, не чурался и наукологии. Не побоимся быть обвиненными в преувеличении и скажем со всей твердостью издателя, что кругозор его был соразмерен горизонтам всенеобъятной вселенной, пусть и не в том смысле, что он исчерпал все и достиг самого дна мироздания, но в смысле горизонтоохватывающей своей способности, так сказать, и в смысле темовмещения – от мельчайшего до величайшего, от нижайшего до высочайшего, от посюстороннего до потустороннего. Причем он не просто интересовался, но активно занимался всем этим, высказывая смелые идеи, предлагая оригинальные подходы к решению застарелых и заскорузлых задач (как несомненно заметит внимательный читатель, его незамыленный глаз видел то, на что давно уже никто или не обращал внимания, или что человечество отчаялось уже разглядеть во всех подробностях, где уж там познать!) – в т.ч. и «проклятых вопросов».
Наука не просто занимала И.П., но по-настоящему зачаровывала. Буквально все в своей повседневной жизни он пытался осмыслить как научный факт. Так однажды, увидев качнувшуюся под взлетевшей птицей ветку, он тут же исчислил у ветки скорость раскачки, угол отклонения от оси ее стабильности, максимальную амплитуду качания, засек время угасания этой амплитуды и даже вывел рабочую формулу, чтобы можно было и впредь рассчитывать колебания веток после взлета с них птиц прямо на месте и безотлагательно.
Но в отличие от амплитуды качания ветки мысль И.П. на этом не угасла, а наоборот стала набирать силу, вопреки всем законам физики и природонатуральной энтропии. Выведя формулу, он задался следующим, более широкомасштабным вопросом: а не сопоставимо ли колебание веток от ветра или от прыжков белок и других мелких грызунов, равно как и прочих древолазающих и – прыгающих животных, с колебанием ветки от вспархивающей птицы? (В скобках заметим, что новый отряд – dendrolazans-dendropolzans – в биологический терминологический обиход предложил ввести именно И.П.) Так И. П. пришел к необходимости вывести закон колебания древесных веток вообще.
Но и на этом наш Ломоносов не остановился: он сравнил колебания древесных веток с колебаниями веток кустарников. А потом он задался вопросом: каково сопротивление – ведь колебание вызывается в сухом остатке именно сопротивлением веточного вещества веществу птичьих (или сопоставимых с птичьими, в случае с dendrolazans и -polzans) конечностей – каково сопротивление одного материала другому, от которого с известной силой толчка это последнее отрывается? И насколько сопротивление это зависит от (NB) намеренности, интенциональности толчка?
Таким образом, начав с тривиального взлета птицы и качнувшейся от этого ветки, И.П. уточнил слишком общо и не до конца сформулированный закон Ньютона о действии, которое равно противодействию. Как широко известно в кругах, близких И.П., именно так родилась блестящая поправка И.П. ко второму закону Ньютона: он свел воедино действие-противодействие, сопромат и целеполагание, иными словами, ввел в научный обиход переменную намеренности действия, без которой закон оставался неполным несколько сот лет – и никто этого даже не замечал! А ведь и в самом деле действие может быть намеренным, и тогда противодействие (читай: сопротивление материалов – отсюда, сопромат; кстати, сокращение, столь популярное сегодня, ушедшее в народ, первым употребил в курилке тогдашней Ленинки, между прочим, что бы там ни говорили, именно И.П.!), как подтверждает опыт, активней, чем в случае действия ненамеренного.
