– Школ-л-ла! Стаа-на-вись! Р-р-рав-няйсь! Смир-р-р-на! Р-р-равненье н-на с-с-средину!
Моложавый полковник окинул беглым взглядом вытянувшиеся во фрунт шеренги курсантов в парадной форме и, четко развернувшись через левое плечо, отпечатал на плацу несколько шагов, остановившись напротив генерала – начальника Высшей школы милиции. Короткий полет руки к козырьку фуражки, столь же короткий доклад, и полковник отходит в сторону, освобождая генералу путь к микрофону.
– Здравствуйте, товарищи курсанты! – динамики, размещенные по углам, разнесли зычный генеральский голос не только по всему плацу, но и по ближайшим окрестностям.
– Здра-жлам-трищ генерал-лейтенант! – слитный рев трех сотен юных глоток вызвал доброжелательные улыбки на лице руководства и заставил взметнуться вверх стаю голубей.
– Поздравляю вас с окончанием обучения в нашей славной школе!
– Ур-р-р-а-а-а! Ур-р-р-а-а-а! Ур-р-р-а-а-а!
– Согласно приказу номер двести сорок пять дробь сто семнадцать от двадцатого апреля 20… года всем выпускникам ВШМ присваивается первое специальное звание – лейтенант юстиции! К церемонии вручения дипломов приступить!
Со всех сторон плаца, под печатный стук шагов, понеслись команды, доклады, поздравления и радостные, абсолютно неуставные вопли.
Аккуратно, чтобы не заметили со стороны, Мишка переминался с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди и жалея о невозможности снять фуражку и почесать затылок. К тому моменту, когда наконец-то прозвучала его фамилия, Канашенков, радуясь хоть небольшой возможности размяться, звонко заорал «Й-а-а!!!» и сделал шаг вперед, рассекая воздух рублеными движениями рук, словно отделяя старую жизнь от новой. Вчера – курсант, сегодня – офицер. Наконец-то!..
Короткое напутственное слово начальника курса, диплом и переливающиеся золотом первые погоны с одним васильковым просветом и двумя маленькими звездочками.
Все дальнейшие события этого дня остались в памяти только в виде ярких, полных оглушающей радости фрагментов. Церемониальный марш. Прощание со Знаменем. Сотни фуражек, взлетающих вверх, подобно стае птиц, под радостные вопли: «Свобода!» Выстрел открывающейся бутылки шампанского и счастливый вопль кого-то из сокурсников: «За имперский сыск, господа офицеры!» Длиннющие столы ресторана и радостная команда Федьки Глотова, пропитанная язвительной иронией: «К приему пищи – приступить!».
Широко улыбаясь, Канашенков шагнул к столу… и взвыл. С глухим стуком что-то твердое больно вонзилось ему в бедро, и чей-то шипящий голос произнес возмущенно-удивленным тоном:
– Лейтенант! Что вы себе позволяете, лейтенант?!
Морщась от боли, Мишка приоткрыл глаза, судорожно соображая, куда подевались ресторация и товарищи по курсу. Прямо перед ним, за широким столом, нахохлившись, словно высматривающий добычу гриф, гневно посверкивала стеклами очков сухопарая тетка-кадровик с майорскими погонами на сутулых плечах. Потирая виски, чтобы хоть как-то ослабить похмельную боль, юный лейтенант под мерное постукивание молоточков маленьких кузнецов, поселившихся у него в голове, с трудом выстраивал свои мысли, словно старый сержант первокурсников.
«Если я болею с похмелья – значит, я пил. Если я пил – был повод. И повод имелся, и лейтенантом меня величают – значит, выпускной парад мне не приснился. У-у-й! Как голова бо-о-олит… Точно состоялся. Только вот зачем я столько пил, я ж больше трех рюмок зараз никогда… Это все Федька Глотов: «За наши звезды, за наши погоны!», чтоб ему сегодня никто минералки не поднес! А теперь я в каком-то кабинете в гостях у сказки, тьфу ты, черт, у какой-то тетки. Правильно! Сегодня – распределение. Значит, я у кадровиков. Хотя, учитывая, насколько тетка похожа на Бабу-ягу, может, я все же в сказке. Только больно страшненькая сказка получается, так что пусть я лучше в отделе кадров буду».
– Виноват, товарищ майор, на жаре разморило, – лейтенант расправил плечи и попытался вытянуться, одновременно гипнотизируя неприглядную тетку чуть наивным, по-детски открытым взглядом, – больше не повторится.
– Знаю я вашу жару, – чуть приветливей прошипела кадровичка, вытягивая тонкую, морщинистую шею над воротником форменной рубашки и становясь похожей на старую кобру из мультфильма про Маугли. – Жара-то небось сорокаградусная была?
Канашенков, соглашаясь с теткой, забавно шмыгнул носом и покаянно опустил голову.
– Для чтения нотаций, молодой человек, у меня нет времени, – старая грымза по-змеиному выгнула шею. – У меня и поважней дела найдутся. Да и у вас, смею надеяться, тоже. Не знаю, да и знать не желаю, за какие уж заслуги, но почему-то руководство вас распределило в город N-ск. Удивительно приятный такой городок. Правда, контингент там, прямо скажем… э-э-э… нестандартный, очень мягко говоря – необычный такой контингент, а показатели почему-то лучшие по России. Ну, да сами все на месте увидите, а пока возьмите направление и другие документы. Хорошо. А теперь распишитесь. Здесь, здесь и вот здесь. Все, лейтенант. Свободны!
…После недолгих сборов, а какие еще могут быть сборы у свежеиспеченного лейтенанта, все имущество которого помещается в одном стареньком чемодане, пусть даже он (подарок бабушки, можно сказать, овеянная легендами семейная реликвия) и чрезвычайно вместителен? Быстро упаковав свое добро, Канашенков тепло распрощался с еще не получившими назначения приятелями и отправился на вокзал. К его радости, билеты на ближайший поезд еще оставались. Мишка, внутренне содрогаясь от ожидания обычной, чуть презрительной усмешки кассирши, дрожащей рукой просунул в окошко кассы свое милицейское проездное предписание. Однако вопреки его опасениям кассирша, мило улыбнувшись, произвела невидимые ему манипуляции, и через несколько минут он стал счастливым обладателем билета в купейный вагон.
Состав встретил Канашенкова зеленым блеском новеньких вагонов, с любопытством подмигивающих пассажирам сияющими глазами чисто вымытых окон. Приветливая, молодящаяся проводница окинула лейтенанта оценивающим, масленым взглядом, после чего с фальшивым сожалением посетовала, что вагон полупустой и до станции назначения он будет в купе один. Назвав ему номер места, она плотоядно облизнула губы и о чем-то задумалась, глядя куда-то в область Мишкиной талии.
Последующие несколько часов запомнились ему только плавным покачиванием и мерным перестуком вагонных колес, под которые так приятно дремать. Возможно, он бы проспал всю дорогу, если бы не чей-то испуганный писк в коридоре вагона, заглушаемый полупьяным ревом. Недовольно поморщившись, Канашенков встал с вагонной койки и рывком отодвинул дверь. Напротив его купе, над тщедушного вида мужичком в помятом пиджаке, поблескивая на солнце выбритой башкой и отравляя атмосферу перегаром, навис громила в спортивном костюме.
