– Держись, держись, – шептала я, прижимая к груди мохнатое тёплое тельце кота. – Держись.
Воздуха, этого вонючего ночного холодного воздуха, не хватало, он жёг горло и лёгкие, но даже сквозь бешеный стук собственного сердца я слышала хриплое дыхание Мурзика, чувствовала грудью во влажной от пота и крови майке, как он судорожно сжимается от боли.
– Держись, – умоляла я сквозь слёзы, быстро-быстро, почти бегом мчась по тёмной улице, путаясь в полах чужого плаща, спотыкаясь о мусор и каждый раз цепенея от ужаса: вдруг этот толчок добьёт моего друга?
То, что я вышла ночью на улицу, было чистой воды безумием. Старые девятиэтажки тянулись к беззвёздному мрачному небу серыми прямоугольниками с редкими вкраплением светящихся окон.
Слёзы застилали глаза, капали на выбившуюся светлую прядь.
Ненавижу этот жестокий, страшный мир.
«Держись, Мурзик», – умоляла я, обнимая сжавшегося от боли кота.
Но говорила это и себе: «Держись-держись, ты нужна ему, нужна... Хоть кому-то нужна».
Маленькое кошачье сердце билось под моей рукой.
Я должна донести его до ветеринара.
Просто обязана.
Ветеринар, сухопарый старичок Сансаныч, помнивший времена до вторжения, жил в трёх кварталах от общежития моего училища. Только Сансаныч мог принять четвероногого пациента ночью, только он мог лечить под честное слово заплатить и ждать долг пару месяцев – раньше я вряд ли успею подработать достаточно, чтобы выделить хоть пару десятков рублей из своего скудного бюджета.
Мурзик слабо, совсем по-человечески застонал.
– Потерпи, маленький, – я шмыгнула носом.
«Пусть подыхает, – сказала соседка по комнате Любка, крася пухлые губы перед выходом на ночной приработок. – Тебе же проще жить будет, деньги-то не лишние».
Но я не могла бросить Мурзика. Я помнила его ещё тощим рыжим котёнком в руках хулиганов, помнила боль в разбитой губе и счастье от того, что я его отобрала, удары камней в спину, крики «Брошенка! Брошенка! Вали отсюда!» и нежное тепло солнечной шерсти.
Помнила, как он, накормленный чёрным хлебом и напоенный резко пахшей хлором водой, впервые замурлыкал у меня за пазухой. Помнила, как трудно было прятать его, умненького не по годам и не по рангу, от смотрительницы приюта. Помнила его тепло на груди долгими зимними ночами, когда свирепая вьюга скулила за дребезжащими окнами и лезла в щели. И как мы делили еду, воду, постель.
Помнила, как минут двадцать назад, когда вонявший дешёвой самогонкой Жека, матерясь и придавливая меня к кухонному столу, сдирал мои джинсы, Мурзик кинулся на его багровое перекошенное лицо. И как эта скотина двуногая полоснула моего спасителя ножом, брызги крови на сером от старости кафеле, нахлынувший на меня мрак и после этого – я с тяжеленной сковородой стою над поверженным громадным Жекой, а под ним растекается лужа крови.
Мурзик мой кот. За него я убью.
В комнате, ничего не рассказав Любке о Жеке (сдохнет – туда ему и дорога, на подельников спишут), когда осматривала лапу молча сносившего боль Мурзика, поняла, рану надо зашивать: порез тянулся до самой лопатки и кровоточил, несмотря на повязку из нескольких носовых платков и старого чулка.
И если я не побоялась шального Жеки, терроризировавшего всё общежитие, даже смотрителей, то мне теперь сам чёрт не брат и ночной город не страшен.
В конце концов, рассказы о демонических существах, охотящихся во тьме, могут оказаться обычными страшилками.
На иссиня-чёрном небе сверкнула огненная полоска. Падающая звезда?
«Пусть Мурзик поправится», – спешно пожелала я.
На небе чиркнула ещё одна огненная линия.
«Пусть всё наладится».
***
Ветер бил в глаза, рвал с плеч зачарованный плащ. Спина дракона судорожно вибрировала подо мной, и я рычал от ярости: маг с проклятым амулетом уносился во тьму ночного неба, закрытый от меня двумя выстроившимися в ряд приспешниками.
– Убью, – рычал я, прикрываясь рукой и с трудом видя впереди, над плоской мордой моего ездового кессалийца, взмахи крыльев драконов своих врагов.
Итар говорил, что прогулки без охраны добром не кончатся, но я и подумать не мог, что не справлюсь, что кто-то сможет проклясть меня – великого Алистара, блестящего мага, наследника императорской крови.
Но факт оставался фактом: в одном из притонов, куда я инкогнито ходил полюбоваться на грязные игры вверенного мне человечества, среди шума электронной отупляющей музыки, полуголых тел и резкого запаха алкоголя и табачного дыма, мне, спрятанному под личиной человеческого торговца, подошедшая со спины служанка накинула на шею медальон с проклятием страсти.
На мгновение магический заряд, вкупе с оглушающей дикой обстановкой и светомузыкой, оглушил и ослепил меня. В этот момент искусно свитое заклинание просочилось сквозь защиту и окончательно вклинилось в душу. Всего минута потребовалась для осознания ситуации, но этого хватило, чтобы служанка перебросила медальон сообщнику, и тот выбежал из притона.
Я бросился следом: если медальон коснётся женщины, меня привяжет к ней непреодолимая страсть, превратит в раба. Я должен заполучить его любой ценой!
Расталкивая людишек жгучими ударами магии, я ринулся к чёрному ходу. Выскочил на тускло освещённую улицу: в небе, закрывая точечки звёзд, мелькали силуэты улетавших драконов.
Зарычав, я швырнул вслед им волну пламени. Крылья нижнего дракона вспыхнули, оглушающий крик зазвенел в горячем воздухе, запахло палёным мясом. Поверженный ящер вместе со вспыхнувшим наездником шумно рухнули на крышу соседнего одноэтажного дома.
Я свистнул. Звенящий от воя сирены воздух задрожал, чёрная махина надвинулась на меня, подалась в сторону, обдавая потоками воздуха. Разбежавшись, я впрыгнул в седло своего дракона, и тот по свистку резко пошёл вверх, помчался за беглецами.
Махнув рукой, я веером швырнул в улетавших высвечивающее заклятие в слепой надежде, что защиты от него у врагов не стоит – и повезло! Впереди огоньками вспыхнули три силуэта. Мой дракон тоже озарился золотисто-огненным сиянием – непростительная оплошность для мага моего ранга. Ничего, пусть видят, что наказание близко.
Задыхаясь от ярости и хлеставшего в лицо воздуха, я сплёл поисковое заклятие, соединившее меня и проклятый медальон, уносившийся на запад.
Расстояние между моим чёрным кессалийцем и тремя зелёными гоночными драконами неумолимо сокращалось.
«Идиоты, – клял я врагов, сгорая от охватывавшего меня тошнотворного томления. – Поймаю – убью».
А сердце билось всё быстрее: там, на западе, были врата миров. Я швырнул в воздух молниеносное приказание перекрыть врата и страже мчаться на помощь, но интуиция подсказывала: ворота останутся открытыми. Наложенное на меня проклятие слишком высокоуровневое, нереально дорогое для мелких авантюристов. Если кто-то вложился проклясть меня так хитро, если подстерёг меня в притоне, то возможность удержать врата открытыми наверняка предусмотрел.
