С самого утра льет дождь.
Печка старенькой девятки барахлит, а потому регулятор тепла сейчас выкручен до предела. Плевать, что не зима: когда приходится заезжать в такие районы – мороз по коже. И дело тут вовсе не в погоде.
Матерюсь, попадая колесом в очередную выбоину. Асфальт во дворе уже давно никто не ремонтировал. Быстренько ныряю на свободное место, глушу уставший мотор, нехотя открываю дверь. В салон врывается промозглый воздух.
Вздыхаю. Что делать – работа.
За шиворот ползут настырные капли, воротник свитера не спасает.
Так, что тут у нас? Улица Нефтехимиков, дом двадцать два. Вроде все правильно. Просили проверить именно этот адрес.
Надежда на «авось обойдется» угасает с невиданной скоростью, когда на крыльце интересующего меня подъезда я замечаю белобрысого паренька на вид лет восьми. Сидит на скамейке под проливным дождем. И курит. Да не просто сигареты, а «Беломор» без фильтра. Таких уже давно не выпускают. Где только раздобыл? Наверное, из старых запасов деда умыкнул.
– Привет. А тебе родители курить разрешают?
Мальчишка поднимает не по возрасту мудрые глаза, затем переводит взгляд на дымящуюся папиросу да так и замирает.
– Намокла… – наконец произносит он бесцветным голосом.
Окурок падает под ноги рядом с другими, их на мокром асфальте уже с десяток. А мальчонка лезет в насквозь промокшие шорты, достает пачку, вынимает другую и закуривает снова.
Зациклило. Придется повозиться…
Снимать последствия чужих действий – не самая любимая моя специализация. Без умело зачарованного пантакля не обойтись.
Оттянув ворот свитера, лезу за болтающейся на шее медяшкой. Холодный дождь тут же проникает внутрь, стекает аж до самого пояса. Морщусь.
– А ну-ка, дотронься вот до этого, – как можно беззаботнее говорю пареньку.
Он недоверчиво смотрит на меня. Где-то в глубине сознания бьется живая душа, стремясь вырваться из оков, в которые ее заключили чужие недозволенные слова.
– Смелее, – поторапливаю я. – А потом отведу тебя к маме. Ты ведь давно ее не видел?
У пацана начинает дрожать рука. Похоже, он давно не видел свою мать. Может, неделю, а то и две. Надеюсь, она еще жива.
Суть в том, что он сам должен захотеть прикоснуться к пантаклю. Насильно впихивать «лекарство» – дело неблагодарное. Ничего не произойдёт. Но я вижу, что он хочет дотронуться, хочет спастись. И только чужая воля не дает ему этого сделать.
– Мама… – срывается с его губ, – да, мама давно ждет.
«Ну, давай же!» – с волнением наблюдаю я, но снаружи остаюсь доброжелательным дядей. Хотя уже давно пора бить тревогу. Совершенно точно – зачаровали весь подъезд, а может быть, и дом!
Мальчишка дотрагивается до амулета. Одно мгновение – и не по годам умудренного взгляда больше нет. Вместо него в глазах появляются детская наивность, доверчивость, открытость. И… слезы.
Последние гораздо крупнее капель дождя.
– Я курил? – сквозь рев спрашивает он.
– Нет-нет… что ты, – успокаиваю я. – Ты просто болел, а сейчас полностью здоров!
В этот момент откуда-то сверху раздается отчаянный вопль. Поднимаю голову: из окна третьего этажа выглядывает озлобленное лицо мужчины лет пятидесяти.
– Знаешь его? – спрашиваю и быстро лезу в карман брюк за мобильником.
– Это Владимир Николаевич из сорок третьей квартиры.
Черт! Сеть не ловит. Как некстати… Раздраженно сую трубку назад, а потом говорю:
– Тебя как зовут?
– Афанасьев Никита, – с готовностью отзывается он.
– Никита, я тебе сейчас машину открою и печку включу. Она плохая совсем, еле работает. Но хоть что-то. Ты пока погреешься, а я за родителями твоими схожу.
Смекнув, что его не собираются ругать за курение, Никита вмиг успокаивается и послушно кивает головой. Даже не помнит, что секунду назад с ним творилось неладное.
– А у моего папы такая же машина, только вишневого цвета! И тоже печка не работает…
– Это хорошо, что ты повеселел, – радуюсь я.
Это чертовски хорошо! Значит, недолго на нем висело колдовство. Самые маленькие умеют сопротивляться, потому что в них жизнь бьет ключом. Со взрослыми все гораздо сложнее.
– Владимир Николаевич сделал что-то плохое? – допытывается мальчишка, когда я усаживаю его на переднее сиденье.
– Не знаю пока… разберемся. Только пообещай мне, что не выйдешь из машины. Договорились?
Никита послушно кивает.
– Я знаю, что он сделал. Он… странный был. В новостях таких людей часто показывают. И еще я знаю, кто вы!
– А ты догадливый! В школе, небось, отличник?
– Хорошист, – вертит Никита головой, осматривая приборную панель. – Ну, вы идите, вам же надо, я вижу. Обещаю ничего не трогать.
Пока я, направляясь к подъезду, думаю, что сейчас сделаю с этим сукиным сыном Владимиром Николаевичем, в трубке, наконец, слышатся гудки!
– Спокойнее, Лёша, – вместо «алло» раздается в динамике.
– Уж сам разберусь, Виталик. Давай всех по адресу: город Кириши, улица Нефтехимиков, дом двадцать два.
– Совсем плохо?
– Совсем, – отвечаю и сбрасываю вызов.
Пока наряд приедет, пройдет часа полтора.
Долго. Очень долго.
Дверь в подъезде, похоже, еще со времен Советского Союза. Отзывается противным скрипом, когда я осторожно открываю ее одной рукой. Другой держусь за пантакль. И не напрасно: прямо над головой на облупившемся потолке еле заметно начерчена пентаграмма. Не окажись у меня этой вещицы – быть беде.
Пентаграммы работают, только когда нарисованы правильно: без грубых искажений и недостатков в написании латыни, сплошными непрерывными линиями.
Дотянувшись до круга, соскребаю ногтем несколько символов. Ловушка перестает быть активной, а сверху вновь доносится вой бешеной собаки. Только вот собака эта некогда была человеком, пока не утратила остатки мозгов.
Трижды внимательно осматриваю лестничный пролет: зловещих кругов с дьявольскими звездами не видно. Ступаю на первую ступеньку. Вторую. Третью. Сверху раздается скрип, предположительно, как раз на третьем этаже.
