– Ну что, как говорится, дай-то бог больше не увидеться! – с улыбкой сказала медсестра, протягивая Софье выписку из истории болезни.
– Спасибо вам за всё! – Девушка хотела было шагнуть вперёд и обнять немолодую усталую женщину, которая почти полгода ходила за ней как за маленькой, пока Софья лежала то в полубеспамятстве, то просто ни рук, ни головы поднять не могла от слабости.
Но что-то её удержало – стеснительность, наверное. Или нетерпеливый взгляд отца, который Соня чувствовала затылком.
– Береги себя, золотце! Ну всё, в добрый путь! – Медсестра через голову Софьи кивнула приехавшему забирать дочь мужчине и скрылась за дверью кабинета. В груди кольнуло мимолётным чувством сожаления. Пусть и нелёгкими выдались последние полгода, но Дарья Петровна своими неизменным оптимизмом и добродушной иронией заметно скрашивала уныние «тяжёлой» пациентки, которой все лучшие врачи города так и не смогли поставить диагноз.
– Соньчик, давай быстрее, – негромко проговорил отец.
– Ага, иду. – Софья наклонилась было за сумкой с вещами, но отец опередил её.
– Эй, тебя сквозняком качает, – сочувственно улыбнулся он. – Себя-то хоть дотащи до машины, с сумками я как-нибудь управлюсь.
Ноги и вправду неохотно несли исхудавшее до полупрозрачности тело, особенно по лестнице – хорошо хоть вниз, а не вверх. Софья медленно шагала по ступеням, цепляясь за перила и борясь с головокружением.
Перед дверями корпуса отец обогнал её, распахнул и придержал тяжёлую створку. Соня шагнула на крыльцо, вдохнула полной грудью – и едва не упала, успев судорожно ухватиться за отцовскую руку.
Воздух родного города… Многие морщили носы, обстоятельно и со вкусом ворчали об экологической обстановке, утверждали, что «дышать нечем» и «лёгкие у нас все чёрные», на чём свет стоит ругали и руководство заводов, выбрасывающих в атмосферу чуть ли не всю таблицу Менделеева, и городские власти, якобы сквозь пальцы на это всё смотрящие. А Софье нравились эти запахи – такие родные, знакомые с детства. Каких-то стало чуть меньше – часть химических предприятий всё же закрылась, и состав «коктейля промзоны» заметно изменился за три десятка лет; чем-то пахнуть стало сильнее и навязчивее – насколько больше за эти годы стало в городе машин? А кое-что осталось неизменным – терпкий дым из печных труб «частника», запахи воды и мокрой глины с речного берега, едва уловимый сладковато-прохладный аромат правобережного бора…
Софья вдохнула ещё раз, уже осторожнее. Запахи, как голоса, звали её за собой, и ослабевшее, высохшее на больничной койке тело звенело, как нитка, которую тянет и дёргает рвущийся в небо воздушный змей…
– Давай, давай, дочка. – Отец осторожно, но настойчиво взял девушку за локоть. – Мне на работу надо вернуться к концу обеда.
Дома. Впервые за шесть месяцев… Софья вошла в свою комнату с опаской, нерешительно, будто в гости к незнакомому человеку. На то и было похоже – девушка, которая жила здесь до того, как непонятный недуг буквально в считанные дни едва не убил её, надолго отправив на больничную койку, возможно, всё же и в самом деле умерла. Во всяком случае, так иногда казалось Соне – она до странности мало могла вспомнить о том, как жила до болезни.
Последнее, что прочно засело в памяти, – октябрьский вечер, берег реки, почти облетевшие кустарники, запахи прелой травы, воды и грибов… Негромкий неторопливый разговор. Но с кем? И о чём? Этого она вспомнить не могла. Или это были не слова, а тихий плеск волн, шуршание ветра в ветвях, на которых ещё чудом держались последние мёртвые листья?
А потом – ночью – первый приступ. Тошнота, жар, удушье. Всё тело ломало, будто кто-то безжалостно выворачивал конечности из суставов. Перепуганные родители, скорая, мелькающие тени, глухо звучащие голоса. Запах больницы. Уколы, которых почти не чувствовали немеющие руки. Беспамятство. Палата, капельницы, холодные и мокрые прикосновения сканера УЗИ, снова какие-то фигуры, голоса, растянутые и низкие, будто записанные на плёнку и проигранные на половинной скорости.
Недолгое «просветление». Смазанные силуэты обрели чёткость, голоса – ясность. Она в больнице, это её лечащий врач, а это – медсестра. Скоро всё пройдёт. А что, собственно, пройдёт-то? «Что со мной?» Взгляд в сторону. «Похоже на отравление… Мы провели курс детоксикации. Будьте осторожны». Нехороший такой взгляд. Ускользающий. «Вы думаете – это я… Чего-то наглоталась?» Снова смотрит куда угодно, только не прямо: поверх её плеча – на дверь – в сторону. «Нет, с чего вы решили?» С чего, с чего… Да у вас на лбах это написано. Что с пациентом, понять не можете, а диагноз-то в карте указать надо. Вот и пишете «отравление неустановленным веществом»…
А потом – новый приступ. Тяжелее предыдущего. И голоса и выражения лиц у размытых фигур – ещё более озадаченные. Ну откуда пациентке, которая без помощи с кровати сползти не может, раздобыть в стенах больницы «неустановленное вещество»?
Вот и лечили, сами не зная от чего. Капельницы, уколы. И снова капельницы… Смутно думалось: «У меня уже крови в организме не осталось – всё заменили на эти детоксикационные растворы».
И ведь ничего не помогало. Временами становилось чуть лучше, но такие короткие периоды «просветления», казалось, никак не были связаны с усилиями врачей. Если бы не постоянные лихорадка и боль, от которых сознание оставалось затуманенным, а мысли путались и разбегались, обрываясь и скручиваясь, как кончики подпаленных волос, Софью наверняка душили бы ещё и предсмертная тоска и чувство безнадёжности. А так – даже на депрессию сил не хватало. Девушка просто смиренно ждала окончания своих мучений, уже ни капли не сомневаясь, каким будет финал. Мысленно она давно уже попрощалась с родными, с подругами… И только одна горькая мысль желчью подступала к горлу. «Уже не увижу мою речку в зелёном майском «дыму» по берегам…»
В горячечных снах – и сны эти мучили сильнее, чем ломота во всём теле, лихорадка и тошнота – Софья видела свою любимую маленькую речушку в самых жутких состояниях: то с перерытым экскаваторами руслом, то с мазутными радужными пятнами, в которых с криками бились, умирая, отощавшие утки. То пересохшей, тонким зловонным зелёным ручейком на самом дне потрескавшегося глиняного русла. Софья умирала – и будто бы речка умирала вместе с ней. Оставалось только надеяться, что на самом деле с рекой всё в порядке, а это просто болезненный бред.
«Меня-то не жалко. Была я, не станет меня – кому какое дело. А вот как город без речки…»
…И вдруг всё изменилось.
Сначала прекратились эти кошмары. Сон стал глубоким и тёмным, как вода Большой реки – Томи – апрельской ночью, и «нырять» в него теперь было почти не страшно и не болезненно. А потом Софья как-то внезапно обратила внимание, что не только тяжёлые сны отступили, но и бодрствование стало заметно приятнее: и боль и ломота во всём теле уже не так мучают, и мутить почти перестало… А однажды, проснувшись, отчётливо поняла: аппетит вернулся. А это уже явный признак выздоровления.
