Это был спокойнейший воскресный день, один из тех, что так нравились Уолдену. Он стоял у распахнутого окна и любовался парком. Среди широких ровных лужаек высились крепкие стволы деревьев: шотландская сосна, пара кряжистых дубов, несколько каштанов и ива с кроной, напоминавшей кудрявую девичью головку. Солнце стояло высоко, и деревья отбрасывали глубокие, полные прохлады тени. Птицы умолкли, зато доносилось довольное жужжание пчел, вившихся вокруг цветущего плюща, прилепившегося к стене рядом с окном. В доме тоже царил покой. Большинство слуг во второй половине выходного дня получили время для отдыха. А единственными гостями были Джордж, брат Уолдена, и его жена Кларисса с детьми. Джордж отправился на прогулку, Кларисса после обеда прилегла, а детей вообще не было видно. Уолден наслаждался комфортом. Само собой, к церковной службе ему пришлось надеть подобающий случаю сюртук, а через пару часов предстояло облачиться к ужину во фрак с белым галстуком, но пока он ощущал себя вполне уютно в простом костюме из твида и рубашке с мягким воротником. «Остается лишь, – подумал он, – чтобы вечером Лидия согласилась сесть за рояль, и можно считать этот день на редкость удачным».
Он повернулся к жене:
– Ты сыграешь нам после ужина?
– Конечно, если тебе этого хочется, – улыбнулась Лидия.
Уолден услышал шум и снова посмотрел в окно. В дальнем конце подъездной дорожки в четверти мили от дома показался автомобиль. Уолден почувствовал легкое раздражение, подобное едва ощутимой ломоте в правой ноге, появлявшейся каждый раз перед грозой. «Почему мне должна досаждать чья-то машина?» – подумал он. Это вовсе не значило, что он был принципиальным противником самодвижущихся экипажей. Ему принадлежал «ланчестер», которым он регулярно пользовался для поездок в Лондон и обратно. Вот только летом в сельской местности авто давали повод для возмущения, поднимая облака пыли на немощеных дорогах. Он уже давно собирался уложить ярдов сто гудрона вдоль деревенской улицы. В ином случае он бы не колеблясь выполнил намеченное, но за дороги теперь отвечали другие с тех пор, как в 1909 году Ллойд Джордж учредил так называемые местные дорожные дирекции. И именно это, как ясно осознавал он, вызывало столь острое раздражение. Типичный образчик либерального законотворчества: они теперь брали с Уолдена деньги якобы за ту работу, которая была бы сделана и без их участия. А в результате не делали ничего. «Скорее всего придется все-таки замостить дорогу самому, – заключил он, – вот только бесит, что заплатить за это придется дважды».
Автомобиль въехал на покрытый гравием двор и с громким хлопком, содрогнувшись, остановился у южных дверей дома. Выхлопные газы постепенно достигли окна, и Уолдену пришлось даже задержать дыхание. Первым наружу выбрался водитель в шлеме, очках-«консервах» и плотном плаще личного шофера. Потом он открыл дверь для своего пассажира. Показался низкорослый мужчина в черном пальто и черной фетровой шляпе. Уолден узнал прибывшего, и сердце заныло: покой дня был безвозвратно потерян.
– Это Уинстон Черчилль, – сказал он.
– Какое бесстыдство! – отозвалась Лидия.
Этот человек попросту отказывался понимать, что им пренебрегают. В четверг он прислал записку, которую Уолден даже не стал читать. В пятницу позвонил Уолдену в лондонский особняк, и ему сказали, что графа нет дома. И вот в воскресенье проделал путь до Норфолка, где ему снова дадут от ворот поворот. «Неужели он думает, что его упрямство может на кого-то произвести впечатление?» – недоумевал Уолден.
Ему не нравилось быть грубым, но Черчилль этого заслуживал. Правительство либералов, в котором Черчилль занимал пост министра, перешло в злонамеренную атаку на незыблемые основы английского общества, обложив налогами крупных землевладельцев, подрывая авторитет палаты лордов, безвольно отдавая Ирландию под власть католикам, ослабляя Королевский военно-морской флот и уступая шантажу со стороны профсоюзов и этих чертовых социалистов. Да Уолден и люди его круга руки не подадут одному из лидеров либеральной партии!
Открылась дверь, и в комнату вошел Притчард. Это был рослый кокни[1] с густо намазанными бриллиантином черными волосами и очень серьезным видом, явно напускным. Еще мальчишкой он сбежал из Англии на корабле, высадившись в восточной Африке. Уолден как раз там охотился и нанял паренька присматривать за носильщиками-туземцами. С тех пор они уже не разлучались. Теперь Притчард заменял Уолдену управляющего, перебираясь вместе с ним из одного дома в другой, и стал ему другом в той степени, в какой это вообще возможно для слуги.
– К нам прибыл первый лорд Адмиралтейства, хозяин, – доложил Притчард.
– Меня нет дома, – сказал Уолден.
Притчард заметно нервничал. У него пока не выработалась привычка выставлять за порог членов кабинета министров. «Дворецкий моего отца сделал бы это и бровью не повел», – подумал Уолден. Но старик Томсон с почетом ушел на покой и теперь выращивал розы в садике при своем небольшом коттедже в деревне, а Притчарду почему-то никак не удавалось перенять столь же величавые, исполненные достоинства манеры.
Вот и сейчас Притчард начал проглатывать гласные в словах, что происходило, когда он либо излишне расслаблялся, либо чрезмерно напрягался.
– Мстер Черчль знал, что вы так скажте, и влел предать вам псьмо, м’лорд.
И протянул руку с подносом, на котором лежал конверт.
Но Уолдену больше всего не нравилось, когда его к чему-то принуждали.
– Верни ему письмо немедленно… – начал он сердито, но осекся, чтобы еще раз, но уже внимательнее всмотреться в почерк на конверте. Было что-то очень знакомое в этих крупных, аккуратно выведенных под правильным наклоном буквах.
– О Господи! – вырвалось у него.
Он взял конверт, вскрыл его и достал сложенный вдвое лист плотной белой бумаги, увенчанный вверху гербом королевского дома, напечатанным красной краской.
Уолден прочитал:
«Букингемский дворец
1 мая 1914 года
Мой дорогой Уолден!
Ты примешь молодого Уинстона.
Георг R.I»[2].
– Это от короля, – сообщил он Лидии.
Уолден так смутился, что густо покраснел. Было чудовищно бестактно втягивать в подобные дела монарха. Он почувствовал себя школьником, которому велели прекратить озорничать и взяться за домашнее задание. На мгновение возникло искушение не подчиниться королю. Да, но если подумать о последствиях… Лидия не сможет больше встречаться с королевой, их перестанут приглашать на приемы, где возможно появление хотя бы одного из членов королевской семьи, и – что хуже всего – дочь Уолдена Шарлотта не будет представлена при дворе в качестве дебютантки сезона. Словом, вся их светская жизнь окажется под угрозой. Нет, о том, чтобы воспротивиться воле короля, и речи быть не могло.
