Со школьной парты, с нежного возраста начальных классов, этот писатель почитаем, восхваляем, назван гением, и всё это настойчиво вдалбливается вместе с заучиванием стихов Пушкина и других поэтов, чтоб не было заметно. Зачем – вопрос отдельный. Пока я просто приглашаю просмотреть, согласно, в первую очередь, по биографическим данным, стоит ли таких массивных славословий этот известный человек. Обратимся к статье М. Чистяковой, опубликованной во втором томе «Литературного Наследства, 31—32», «Россия и Франция». Автор с внимательным старанием приводит массы фактов, живо рисующих облик Льва Николаевича. Начнём.
К дефектологам мы ещё успеем обратиться, дабы они прокомментировали этот портрет юного классика…
Отец писателя участвовал в кампании 1812 года, побывал в плену, где ему очень понравилось, (?) библиотеку собрал внушительную из французских классиков. Эту библиотеку, а особенно – романы, мать ежедневно читает детям. Юный классик обучается у гувернёра, в школу его из-за баловства определять было хлопотно. Радостный гувернёр-француз внушает всем, что мальчик есть прямо «будущий Мольер». Правильно, хлеб надо отрабатывать. Детские упражнения Толстого остались только на французском; со своей тёткой Т. А. Ергольской он переписывается, кусками цитируя из французских авторов, что даёт повод брату Сергею потешаться над этим. К 16 годам Лёвушка снимает с шеи нательный крест и надевает медальон с портретом Руссо. Это говорит о двух весьма важных обстоятельствах. Первое. Коль скоро заповедь «не сотвори себе кумира» забыта, это значит, что о Боге в этой семье предпочитают не думать, а стало быть, с нравственным воспитанием дело дрянь. Второе. Ничего даже не говоря про взгляды Руссо, зададим логичный вопрос: а почему не Ломоносов, Пётр I, Кутузов, Потёмкин, Суворов или кто ещё из соотечественников? Эта семья настолько не уважает свою культуру, историю, традиции? Очень несимпатично… Тургенев, обожавший французов и Францию, влюблённый в Полину Виардо, всю жизнь носил при себе медальон, в котором хранились волосы Пушкина. Антихристианские пассажи Вольтера «очень веселили» подростка. Далее читаем:
С переездом семьи в Казань и поступлением 18-летнего Толстого в университет начинается полоса более интенсивной умственной его жизни, лишь косвенно связанная с университетскими занятиями. В 1847 г. Профессор Казанского университета Мейер предложил студентам работу на тему сравнения «Наказа» Екатерины II с «Esprit des loes» Монтескье. «Эта работа очень заняла меня, – писал Толстой в замечаниях на „Биографию“ П. И. Бирюкова, – открыла мне новую область умственного самостоятельного труда, а университет со своими требованиями такой работе, но мешал ей». О том же он вспоминал впоследствии, в 1904 г.: «Я помню, меня эта работа увлекла, я уехал в деревню, стал читать Монтескье; это чтение открыло мне бесконечные горизонты; я стал читать Руссо и бросил университет именно потому, что захотел заниматься».
То есть до того он не хотел заниматься. Он сам, очевидно, лучше всяких университетских преподавателей знает, что и как следует изучать. А как должен чувствовать себя педагог, который дал задание сделать доклад, а ученик начинает готовить диссертацию? Итак, картина уже ясна: ребёнок не учился в школе, интенсивной умственной жизни не вёл, к университету относится «косвенно». Так что юноша попросту не способен к обучению, как обычный абитуриент! Кто у нас сейчас сидит на домашнем обучении? Дети с неуравновешенной психикой. Именно таким и предстаёт юный Лёва. Судите сами. Удалившись в деревню как раз в том возрасте, когда юноши стремятся вписаться в общество, получить образование, найти друзей, единомышленников, наконец, личная жизнь начинается и протекает очень бурно, научившийся читать книги Толстой знакомится с сочинениями Лабрюйера. И «усиленно, но бессистемно» читает Тьера, Мишо, Араго. Это вызывает уже некоторое недоумение: а почему не Ломоносова, Карамзина, Державина, Жуковского, наконец, Пушкина, который называл Ломоносова «первым русским университетом»? Далее в списке Стендаль, Тёпфер, Ж. Санд, Ламартин, Бернаден де Сен-Пьер, Альфонс Карр, Эмиль Сувестр, Эжен Сю, Пиго, Дюма-отец, Поль де Кок. Кажется, мама зря читала детям романы по вечерам, сын, судя по списку, либо не слушал, либо ничего не запомнил, юное дарование. И ещё. Это литература, мягко говоря, светская и несерьёзная, ну, на уровне Дарьи Донцовой, не выше. Восторги же этого читателя насчёт Поля де Кока: «…направление его совершенно нравственное. Он французский Диккенс», отнюдь не делают чести поклоннику. Потому что этот автор – некая органичная смесь Павла Глобы, «Невской клубнички» и «Мира криминала». Остальные немногим лучше. Восторгаться интригами Дюма – сродни современным бабулям, не отрывающимся от сериалов: «Тогда вся большая публика увлекалась этим романистом, а я принадлежал к большой публике. (курсив мой – авт.) Дюма-отец был очень талантлив, как и сын». Простите, как говорится, сам-то понял, что сказал? Не то «я, как все», не то «я важнее всех»; видимо, хотел сразу сказать и то, и другое, но запутался. Аристократия от Дюма-отца плевалась, Гоголя тошнило, равно как и Императора, и только толпы скучающих плебеев, не знающих, как себя развлечь, зачитывались томами мрачного экшна, не задумываясь об истинной нравственной начинке этих повестей. Так, Флобер Толстому ужасно не нравится, поскольку там порок ничем не украшается, а Жорж Санд и вовсе подвергнута резкому остракизму даже не за тексты, а за своих поклонников, которые ему несимпатичны (???, а вот так…). Вообще, Лёвушка в своих оценках прочитанного не просто не стесняется в выражениях, а безапелляционно вешает ярлыки, а то и гирлянды из них, сплошь состоящие из одних ругательств и оскорблений. Любимые эпитеты: «мерзость», «гадость», «дрянь». Даже обожаемый Руссо облит градом критических замечаний и пометок. Непохоже на культурного человека, знаете ли. Как сказали педагоги-дефектологи, уровень шестого класса вспомогательной школы, так называемый спецконтингент, плохо поддающийся обучению. Уж лучше бы юнец общался со сверстниками и сверстницами, глядишь, и не развилась бы болезнь-то. А то много сейчас их расплодилось, злобных невежд, с повадками хамоватых пижонов и дебиловатых гопников, не уважающих никого и ничего, кроме себя, ущербных и оттого злых на весь мир.
С 50-х годов Лёва начинает писать сам. Тоже знакомое дефектологам явление: начитавшись чужих книжек, «трудные», неуправляемые юнцы часто испытывают желание «тоже написать что-нибудь этакое». Обычно это мемуары. Вот и у Толстого первое произведение, вышедшее в 1852 г., называется «Детство». Вот только сделано оно полностью под Тёпфера и целыми кусками списано с «Эмиля» Руссо. Ерунда, сам же сделал! Надо полагать, родне такая самодеятельность уже надоела, брат служил тогда на Кавказе, отправили и нового писаку служить, в Крым. Результатом смены обстановки явились «Севастопольские рассказы». Однако автор однозначно утверждает: «Повторяю вам, всё, что я знаю о войне, я прежде всего узнал от Стендаля». Вот и написаны они в его стиле, полностью, только по-русски. Тогдашний редактор «Современника», Иван Тургенев, не заметил этой тонкости и по доброте душевной посоветовал автору писать дальше. Потом он себе этого простить не мог.
