1. Москва, октябрь 2014 года
– Гражданка Ютровская, вы допрашиваетесь в качестве подозреваемой…
Как и положено творческой личности, Катерина ценила новые впечатления, жадно собирала их в свою копилку, ведь никогда не знаешь, что может вырасти из одного малюсенького впечатления, но из любых правил бывают исключения. Допросов она предпочла бы избежать. Ну их!
Следователь был молод, на вид больше тридцати не дашь. Катерина где-то читала, что молодые следователи – самые опасные. Они энергичны и хватки, им надо делать карьеру, раскрывать как можно больше преступлений, поэтому если уж они вцепятся, то не отпустят, доведут до суда. Пожилые следователи, которым до пенсии осталось чуть-чуть с небольшим, гораздо предпочтительнее, снисходительнее, мягче.
– …по части четвертой статьи сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса Российской Федерации…
На щеках следователя играл карминовый румянец. Румяные щеки – показатель хорошего здоровья. Катерина подумала, что если следователя переодеть из унылого серого костюма во что-нибудь поярче, усадить вполоборота возле окна, так, чтобы светом слегка заострить черты его лица, да добавить лазури осеннему небу и убрать с окна решетку, то может получиться очень даже неплохой портрет. Следователям положено быть терпеливыми, значит, позировать он будет хорошо… Вообще-то Катерина не любила писать портреты. Даже шутила, что там, где начинается портретист, кончается художник. Доля правды в этой шутке была, и довольно значительная. Портреты в основном пишутся на заказ, а ни один заказчик не обойдется без просьб и замечаний. «Вот здесь хорошо бы подправить, а то как-то я не очень выгляжу…» Скрещивать ежей с ужами, то есть свое видение с пожеланиями заказчика, трудно, порой даже больно, но приходится переступать через себя. Хозяин – барин. Гораздо лучше писать пейзажи. «Мне бы хотелось поле, речку и чтобы вдали на холме березовая роща…» – вот это совсем другое дело. Никто не станет считать березки и просить сделать вот эту поуже, а вот ту пошире. Хуже портретов могут быть только абстракции. От заказов типа «мне бы что-то абстрактное» Катерина отказывалась сразу и наотрез, потому что «попасть в колер» с такими заказами невозможно. На собственном горьком опыте убедилась.
– …Мошенничество, совершенное организованной группой либо в особо крупном размере…
Стены кабинета следователя были выкрашены в светло-зеленый, вердепомовый цвет, цвет незрелых яблок. Названия оттенков зеленого цвета нравились Катерине больше прочих. Невероятное поэтическое разнообразие – бильярдного сукна, вердигри, гусиного помета (правда, чаще говорят мердуа – так гламурнее), драконья зелень, мурава, селадон… Холодные цвета расширяют пространство и создают ощущение прохлады, но сейчас Катерине казалось, что она сидит в тесной-претесной и очень душной каморке. Это нервное. Она с детства задыхалась от волнения. К каким только врачам мама ее не водила, пока один дедушка, очень похожий на Айболита, не установил причину. А то ведь чуть в астматички не записали. Тогда бы она осталась без профессии, без своей единственной любимой, единственной из всех возможных, профессии. Астматикам не рекомендуется иметь дело с красками и лаками. Спасибо тебе, добрый доктор Айболит! И тут же в голове юркой мышкой мелькнула мысль о том, что если бы она не стала художницей, то не сидела бы сейчас перед следователем и не слышала бы этих ужасных слов. Слов, камнями падающих на голову.
– …наказывается лишением свободы на срок до десяти лет…
– До десяти? – нервно сглотнув, переспросила Катерина.
– До десяти, – повторил следователь.
Десять лет! Десять лет будут вычеркнуты из жизни! Ей только что, в июле, исполнилось тридцать! В свой юбилейный день рождения она подвела итоги и была вынуждена признать их неудовлетворительными. Другие к этому возрасту уже успели многого добиться. Маша Пономарская выставляется в Гамбурге, Копенгагене и еще много где. Картины ее идут нарасхват, заказов выше крыши, раз в месяц где-нибудь всплывает интервью с Машей. У Маши яркая насыщенная жизнь. Инна Пытелько открыла собственную дизайнерскую студию и тоже не бедствует. Славик Филиппов – доцент в Сурике…[1] Справедливости ради, Катерина брала для сравнения тех, кто добился всего сам, без клановых связей и папиного кошелька. У нее в активе было только несколько удачно проданных картин и парочка статей в газетах, где ее называли «подающей надежды». Подавать надежды можно в начале пути, до тридцати лет. В промежутке от тридцати до сорока подавать надежды стыдно, а после сорока и вовсе позорно. После сорока надо пожинать плоды и примериваться к лаврам, чтобы почивать на них с максимальным удобством. К лаврам? Как бы не так! К нарам придется примериваться, Екатерина Аркадьевна! Придется привыкать к баланде и прочим атрибутам тюремной жизни. Ей сейчас тридцать, через десять лет будет сорок. Она выйдет на свободу постаревшая, подурневшая, возможно, что и больная, ведь тюрьма – это не санаторий. И ничего она больше не добьется. Жизнь из увлекательной игры превратится в унылое существование. Увлекательной игры… Доигралась ты, Катюша! Екатериной Аркадьевной Катерина называла себя в минуты недовольства, а Катюшей – на самом пике антипатии к себе самой. «Катюша» воплощала все самое противное в ее характере. В данный момент – доверчивость, граничащую со слепотой, и легкомыслие, сильно смахивающее на кретинизм.
«Цыганка с картами, дорога дальняя…» – зазвучало в ушах. Катерина увидела себя в отвратительном черном ватнике и не менее отвратительных штанах. В толпе таких же черных теток она шла по заснеженной дороге в лес, на работу – валить деревья. Вороны на снегу… Катерина тряхнула головой, отгоняя наваждение, еще раз сглотнула, хоть и нечего было сглатывать, потому что в горле пересохло от ужаса, и спросила:
– А минимально – сколько?
Голос был чужим, незнакомым, хриплым и вообще все было чужим, как во сне. Но о том, что это не сон, свидетельствовало нывшее от щипков бедро.
– Ну-у… – следователь посмотрел на потолок, словно надеялся прочесть там ответ. – Трудно сказать, потому что решает суд… Но в лучшем случае, при условии чистосердечного признания и максимальной помощи следствию, можно рассчитывать на три года. Но это только в лучшем случае! – следователь многозначительно поднял указательный палец. – Если вдобавок ко всему вы произведете благоприятное впечатление на судью.
– Три года чего? – невнятно спросила Катерина, но следователь сразу ее понял, видимо, ему постоянно приходилось отвечать на такие вопросы.
– Три года колонии, – сказал он так просто, словно речь шла о чем-то обыденном. – На условный срок в вашем случае рассчитывать не стоит. Это все равно что… – следователь обвел глазами свой кабинет в поисках подходящего сравнения и остановил взгляд на графине с водой. – Это все равно что в моем графине жемчуг найти…
