Пока отец был жив и дела политики да войны касались братьев, как ветер касается крепостных стен, любимым делом их была охота. Там-то всё по-настоящему: и погоня, и кровь, и смерть.
Не каждая охота была успешна. Доски двери в покои младшего, Святополка, бывали продавлены ударами разочарования. Да и покоев этих всего комната, закиданная шкурами. Не то у старшего брата: две огромных светлицы. И убранство лучше. «Ничего, – думал Святополк, вдавливая скребок в шкуру лисицы, подстреленной братом. – Я построю свой терем, где у меня будет пять комнат! Да и не терем – замок, как у немцев! Они меня узнают!»
– Ты всё с моими шкурами копаешься? – услышал он насмешливый окрик Всеволода.
Всеволод знал, что быть ему старшим князем, и готовился к своей роли, хоть и тяготила его неизведанная ответственность.
– Ну кто-то же должен, раз у тебя так много других дел, что зверьё гниёт в сарае.
– Ну и пусть! Ещё настреляем! – махнул рукавицей старший и приостановился, поигрывая недоуздком и разглядывая брата, будто давно не видел.
Святополк исподлобья глянул на него, но занятия не бросил, чтобы брат не увидел горькой зависти. Высокий, широкоплечий пятнадцатилетний старший княжич покорял девиц, легко заводил друзей и играючи стрелял дичь. Даже отец относился к нему серьёзно: вот на совет с младшими князьями позвал.
– Не дело – добро зря переводить, – буркнул Святополк и провел рукой по шкуре, – добротная, здоровая лиса была, в расцвете сил.
– Ну так а ты здесь зачем? Для того и держим, чтобы за добром моим следил, – подначил Всеволод. Святополк промолчал. Хоть ему и было двенадцать, он не был глупым. Что он мог ответить? Что добро не братово, а отца? Что он такой же сын, в праве? Что за такие речи отец его самого на горох поставит? Или на мороз выставит?
Всё так. Да только отшутится брат. А когда отец умрёт, быть Всеволоду старшим князем. А Святополку надеяться, что кто-то из дядьёв стол поменьше освободит, а то и за Остромиром – в отшельники идти.
На Остромира отец злился. Но тот твердо решил, что княжить не пойдёт, да и был он немного не от мира сего. Как будто со стороны шепоток слышал, хоть и не признавался.
Пусть знал Святополк, что бесполезно спорить, но зло прожигало прорехи в сердце. Яростно скреб он шкуру, да не соразмерил силу – скребанул до дыры, попортил вещь. Содрал с растяжки, бросил в угол. Метнулся прочь.
«Не выслужил ещё командовать!»
«Да может ещё болезнь вдарит по нему!»
«Да к чёрту его!»
Сам себя распалял младший княжич. Да так, что ринулся в конюшню, кликнул пса из верных, да и рванул на коне в лес.
Поглубже было одно место, куда и средний, и старший братья забрести побаивались. Вслух не говорили, только еще малыми детьми до дальнего острова на озере заплывали и шушукались, обсуждали, что могло обитать среди тех мрачных деревьев. Дальше красных зарослей бузины почти никто не ходил. Но самые безбашенные из ребят, кто хотел понравившуюся девку своей храбростью припугнуть, ходили за цветком, что рос прямо за бузиной – шипастый, багряный, с черными прожилками и, говорили, чем глубже в этот лес, тем чернее цветок. Да никто не приносил. А некоторые и не возвращались.
Туда гнал коня и собаку княжич. Туда гнал его гнев и желание поддеть брата.
– Куда? Куда? – только и успел крикнуть кто-то, чуть не угодивший под копыта на выезде из города.
Святополк лишь мотнул головой, будто убирая прохожего с дороги, не взглянул на него. А путник остановился и долго провожал княжича взглядом, через всё поле и до самого леса.
Небо наливалось закатом, люд расползался по деревням, закончив дела в крепости. Только княжич летел в сторону леса, перерезая горизонт. В сыром мраке леса сдержал коня, затаил дыхание. Ближайший бор был изъезжен и знаком, но дальше, в темноте крон, Святополк не княжичем себя чувствовал – мальчишкой, которому позарез надо схватиться за кого-то, спрятаться, закрыть глаза мамкиной юбкой.
Не услышь в себе мальчик это желание, может, ещё обошлось бы. Развернулся бы, спросившему сказал, что прокатиться хотел, ветром лицо студил.
Но теперь не мог сдаться. Ткнул коня пяткой, присвистнул псу, нарочито громко крикнул: «За мной!», но не сорвался, не пискнул.
До бузины доехал. Рванул ветку с краснющими ягодами, бросил под копыта, провёл по ним коня, чтобы в кровь размяли… и спешился. Оставил коня, забрав с него только перевязь с топорком. Чувствовал: дальше коню нет хода. Где искать чёрный цвет, говорили легенды – в самом темном углу этого леса, за стеной еловой стоит колодец, поросший мхом и плесенью. Зло неведомое живёт в том колодце, а за ним, на голой земле, где ничего больше расти не может, по ночам распускается черноцвет.
До колодца Святополк не добрался: услышал шорох, хоть до конца врал себе, что домысливает его пугливый разум, что храбреца должно пронести. Но нет.
Звери вышли из-за деревьев именно там, где он боялся их слышать. Их было больше, чем он мог сосчитать, не то что победить. Пёс, похоже, сбежал раньше. Он долго после бузины еще следовал за мальчиком. Бежал, пока мог. Но пёс – животное, ему трудно идти против страха.
Святополк разом взмок. Он остановился и продышался, принял боевую стойку. Вытер ладонь о рубаху и достал топорок. Не победить надеялся – куда там, умереть в бою, а если не успеет нанести удар, так хоть с оружием в руках погибнуть.
Звери подходили медленно, с трёх сторон – деваться некуда. Мысль убежать появилась, и он не счел её недостойной – не глуп княжий сын – он счел ее бесполезной. Вмиг догонят звери. Если бы видел шанс спастись – побежал бы. Но шанса не было. А сдохнуть в двенадцать лет, по глупости ускакавши в одиночку в лес, загрызенным со спины – всё ж стыдно.
А потому спиной Святополк повернулся к ближайшему дереву и стал готовиться к бою и смерти. Заяц внутри него придумал дальние голоса, придумал надежду на спасение, но княжич заставил себя собраться и слушать только крадущихся зверей. Заяц внутри почувствовал, как что-то холодное коснулось шеи и проскользнуло под рубаху, к сердцу. Заяц хотел вытереть это что-то, отряхнуться, но княжич заставил себя держать спину ровно, а руки – готовыми к бою.
