Дмитрий Марков - #Черновик

© Фотографии. Дмитрий Марков / Photographs. Dmitry Markov / 2018

© Текст. Дмитрий Марков / Text. Dmitry Markov / 2018

© Дизайн. Марина Габасова / Design. Marina Gabasova / 2018

© Treemedia Content Oy. Hartola, Finland / 2018

Мое детство прошло под фабричным забором швейного производства в Подмосковье. Периметр железобетонной ограды начинался сразу за дворами поселка и уходил вдоль реки, куда ручьями текли фабричные нечистоты. Это было место, полное загадок и тайн. Вечерами оно притягивало местных мальчишек, изнывающих от безделья. Это было наше место. Взрослые редко ходили вдоль забора, поэтому все детские эксперименты – от переплавки свинца до первых неумелых попыток токсикомании – происходили именно там.

Наш поселок в 90-х годах представлял собой тоскливое зрелище. Старые, облезлые двухэтажки, пара магазинов и пешеходный мост на другой берег. После распада Союза и закрытия фабрики взрослые с трудом привыкали к новому порядку жизни (или, лучше сказать, его полному отсутствию). Одни из последних сил пытались заработать, другие пили, третьи – что чаще – делали и то, и другое. Мы были предоставлены сами себе: родители смутно представляли, чем мы живем и где пропадаем.

Мы лазили по заброшенным стройкам и бегали по крышам гаражей. Собирали бутылки, иногда ходили на заправку мыть машины, получая деньги не столько за работу, сколько за свой жалкий вид. Как-то раз мы наткнулись на труп женщины в овраге. Вернее, его нашли соседские ребята и раскрывали «секрет» в обмен на всякую мальчишескую мелочь – вкладыши, ножики и крепкие ровные палки для «банок». Тогда за три дня, прежде чем менты забрали тело, в этом овраге побывало больше пацанов, чем в краеведческом музее в летние каникулы.

Сейчас, будучи взрослым, я допускаю, что это было не вполне нормально: лазить черт-те где, ломать руки и дышать клеем. Сегодня, когда даже 14-летних лбов могут поставить на учет за гулянки после полуночи, это выглядит чем-то из ряда вон выходящим. Но тогда так жили все, и это казалось обычной жизнью простого мальчишки. В конце концов, вспоминая, сколько малолетних токсикоманов шаталось по трем вокзалам в те годы, думаю, у нас все еще было неплохо.

Мне никогда не хотелось домой.

Дома ждали бесконечные крики и ругань, почти каждый день отец безбожно пил. Мать терпела, объясняя, что нам некуда идти, хотя сейчас я понимаю: в глубине души домашняя тирания, корни которой росли из ее собственного детства, была для нее нормой отношений. Между тем деда по материнской линии я не знал. История его жизни была закрытой темой, а фактические события походили на криминальную сводку: попытался похитить дочь, порезал бабку и повесился на дереве у порога дома. По правде говоря, в нашей семье вообще не было принято подолгу разговаривать и уж тем более говорить о личном. У нас не было ужинов или походов в кино, а общие мероприятия ограничивались поездками на Черкизовский рынок.

Яркий момент нашего семейного воссоединения наступал ближе к полуночи, когда пьяный отец отключался за кухонным столом. Я предпочитал дожидаться этого события в дальнем углу квартиры, чтобы случайно не попасть под горячую руку и не оказаться заложником педагогических практик, наступающих у него после второго стакана.

Когда протяжный храп сигнализировал о том, что опасность миновала, мать звала меня на кухню и мы волоком тащили обмякшее отцовское тело в комнату. Батя напивался до такой степени, что его головой можно было оббивать дверные косяки, не опасаясь пробуждения. Пока мама снимала ботинки и затаскивала его на кровать, у меня была пара минут, чтобы пройтись по отцовским карманам в поисках сигарет. Временами я таскал даже деньги, но никогда не покушался на особо крупные суммы. Все свое детство я страшно боялся отца, хотя и не помню, чтобы получал от него чего-то крепче подзатыльников.

Некоторые эпизоды я вспоминаю с юмором, например, принудительное прослушивание Pink Floyd, которое отец устраивал мне по пьяни. К музыке батя не имел никакого отношения (вообще, он слесарь), однако ему было крайне важно расставить правильные музыкальные приоритеты. Причем как можно раньше – лет эдак в семь-восемь. Особенно я помню Money с Dark Side of the Moon. Помню табуретку, на которой стоял импортный магнитофон, свою головенку на уровне динамиков и отца, орущего за моей спиной громче Гилмора:

– Слышишь, стерео? Стерео!

– (со слезами) Да!

– Не ной, блять! Подбери сопли! Слышишь кассу в левом канале! Монеты сыплятся?

– (со слезами) Сыплятся!

Думаю, в тот момент отцу случайно удалось заложить верный принцип: искусство и мука идут рука об руку.

И все же, несмотря на домашний бардак, я считаю свое детство хорошим. Во-первых, мне не с чем было сравнивать (у друзей ситуация дома была плюс-минус похожая), во-вторых, вряд ли кто-то может называть свое детство плохим. Детство вообще отличается способностью искренне радоваться, удивляться и жить полной жизнью, несмотря на окружающие обстоятельства. Раньше достаточно было перейти на соседнюю улицу, и перед тобой возникал целый новый мир: мокрые от дождя лавки, холодные тополя и стук железнодорожного состава за горизонтом. С возрастом эта способность куда-то уходит, теряется по пути от фабричного забора к «светлому будущему».

У меня почти нет детских фотографий. Наверно, поэтому, наблюдая за шпаной на окраине города, я с легкой грустью вспоминаю собственное детство. Я не склонен его идеализировать и представлять тем самым «настоящим» детством, о котором дружно скулят подписчики пабликов «Рожденные в 80-х». Вполне возможно, у современных детей игры в компьютер, просмотр Youtube или праздное шатание по торговым центрам вызывают те же эмоции, что у нас вызывала «войнушка» во дворе и переплавка свинцовых пластин старых аккумуляторов.

Глядя на отцовские пьянки, я страшно возненавидел спиртное и дал себе слово никогда не стать пьяницей. В определенном смысле мне это «удалось» – я стал наркоманом.

Первые эксперименты с клеем и травкой происходили у фабричного забора. Впоследствии я прошел тот самый путь, о котором предупреждала социальная реклама Госнаркоконтроля – от баловства до инъекционных наркотиков.

После окончания школы мы тусовались большой компанией в старом заброшенном кинотеатре. Главной там была Наталья, бывшая учительница физкультуры и рядовой сотрудник комитета по делам молодежи. Каким-то невероятным образом ей удалось договориться с администрацией, и нам провели тепло в предбанник здания. Впрочем, сейчас я подозреваю, что это было сделано не из большой заботы о молодежном досуге – поселковым ментам было удобнее локализовать всех подростков в одном месте. Тем не менее Наталья – верный союзник из мира взрослых – всячески старалась пристроить нас в дело и направить энергию в нужное русло. Она помогала с учебой, искала возможность свозить на экскурсии и не устраивала трагедий, когда мы приходили обкуренными или несли несвязную чушь, объевшись галлюциногенных грибов.