Кружилась голова, мысли путались. Егор лежал навзничь и не решался подняться. От нестерпимого зловония накатила дурнота, его вырвало. Когда глаза привыкли к сумраку, он увидел над собой низкие своды пещеры. По левую руку струился чёрный поток, справа, за буграми какого-то хлама, пробивалась полоса неяркого света. Он всё-таки поднялся и на нетвёрдых ногах двинулся к свету. После первого же шага стало понятно: хлам под ногами – это человеческие тела.
Проход, откуда падал свет, был до половины завален битым камнем. Перебравшись на другую сторону, Егор оказался в центре вырубленной в скале ниши. С двух сторон из кованных, загнутых вверх рожков – по два на каждой стене – с шипеньем вырывались струи пламени. И снова – мертвецы. Тела были исковерканы, точно люди оказались в эпицентре мощного взрыва: оторванные головы и конечности, развороченные грудные клетки. Кое-где валялось оружие – ржавые мечи, ножи, окованные дубины.
Егор направился к широким ведущим вниз ступеням, но бросив случайный взгляд в сторону, остановился. На полу лежала странная птица. Он подошёл ближе. Первая мысль была о какой-то умопомрачительной мутации. Личико немыслимого гибрида имело человеческие черты – рудиментарный нос-пипочка вкупе с капризно изогнутым ротиком делали его похожим на преждевременно состарившегося ребёнка. Между куцыми крылышками с чешуеобразным оперением скорчилась обезьянья тушка, снизу изгибался обрубок хвоста. Тут Егор понял: озеро токсично, он надышался ядовитых испарений и вот – галлюцинации. Что теперь? Идти куда-то не имело смысла – он, по сути, слеп. Попал в переплёт! Ведь чувствовал – ни к чему хорошему эта поездка не приведёт.
Уже на въезде в деревню ностальгический порыв Егора сменился разочарованием. Ничто не напоминало прежде ухоженную, пасторального вида деревеньку. На проезжей части высилась стена бурьяна, посады ощетинились торчащими вкривь и вкось стропилами, за оконными проёмами вились белёсые сорняки. Дикое царство чертополоха.
Егор ехал, поглядывая на заросшие по окна избы, пока не поравнялся с прогалиной – выкошенным в сорняке участком. Избушка на противоположном посаде была ограждена частоколом из заострённых кольев. В частоколе – обитая железом дверь. Егор остановился, вышел из машины. Не сразу, но вспомнил – это был дом деревенского дурачка Ивана Тырчева. Он подошёл к двери. Ручки нет, зато прорезана смотровая щель. С мыслью, что, по-видимому, Иван свихнулся окончательно, Егор развернулся, чтобы идти к машине. Тут его окликнули:
– Козырев, ты что ли?
Егор повернулся: из смотровой щели на него смотрели тёмные глаза. Лязгнул запор, дверь открылась. Заросший недельной щетиной мужик, зыркнув по сторонам, махнул рукой:
– Заходи скорей.
Егор зашёл. Хозяин захлопнул дверь, задвинул запор и – в руках у него возникло ружьё. Егору стало не по себе. «Не боись, ворон гоняю», – буркнул мужик. Он присел на завалинку, двустволку прислонил к стене.
Егор смотрел, узнавал и не узнавал – мало что осталось в этом угрюмом мужичине от жизнерадостного простофили Ваньки Тырчева. Не сказать, что сильно постарел, но изменился разительно. Следа не осталось от прежней ущербности – умственной отсталости. Лицо умудрённого жизнью человека.
– Здравствуй, Иван, – сказал Егор. – Как же ты меня узнал? Я ведь маленький совсем был.
– Вы, Козыревы, все на одно лицо – долгоносые. Что отец твой, что дед. Да я и Алексея, прадеда твоего, помню. Тоже здоровенный мужик был.
– Как поживаешь? Обгородился, смотрю. Прямо форт Нокс.
– Лес кругом. Мало ли что… – ответил Иван, оглядев верхушки тополей. Взгляд у него был настороженный.
Егор спросил:
– Слушай, а чего тихо так? Птиц не слышно.
– Прилетали с месяц где-то назад, расселись на тополе. Ну, я порадовался – объявились, думаю, милые. Только, значит, подумал, как одна на Шарика моего спикировала, жиганула хвостом – и всё, готов Шарик. Издох через минуту. Так-то вот.
– Хвостом? – Чуть пригнувшись, Егор всматривался в опущенное лицо Ивана, ожидая увидеть следы безумия.
– Хвостом. Ужалила. Хвост как у ящерки – голый гибкий. Не поверил бы, скажи кто… Вот ведь какое дело. – Иван достал из кармана кисет, газетную аккуратно сложенную бумагу и принялся сооружать самокрутку.
– А о Смирновых ничего не знаешь? О Саше? Где он сейчас?
– Утоп твой дружок. На Дымном. На пару с Эльзой Гороховой. Шуму много было; водолазы из области приезжали. Ныряли, ныряли да всё без толку – ничего не нашли. Дно, помню, говорили, в кавернах, ну, вроде как в дырах. А из дыр этих муть какая-то лезет – не видно ничего. Отец Сашкин горевал сильно, ходил как пришибленный. Повесился через месяц.
Закашлявшись, Иван бросил недокуренную самокрутку, растёр сапогом. Поднявшись с завалинки, сунул Егору заскорузлую пятерню:
– Ладно, извиняй. Смеркаться скоро начнёт. В другое время посидели бы, поговорили. А теперь нельзя. И это… не задерживайся здесь, уезжай: тут нас не только птички навещают…
Советом Ивана Егор пренебрёг. Подъехал к месту, где когда-то стоял дом Сашки Смирнова. Он помнил палисадник с георгинами, уютный дворик с качелями, берёзку возле бани. Остался лишь фундамент, да и тот едва просматривался в сорной траве. Подумав с минуту, он вышел из машины и, лавируя в зарослях репейника, пошагал во двор. В задней его части горбатилась проваленная крыша веранды, где в летние погожие дни Смирновы обедали и ужинали.
Пригнувшись, он пролез под склонённым краем крыши. Длинный дощатый стол обзавёлся растительностью, но стоял крепко. Егор продвинулся к дальнему торцу, где обычно сидел Саша. Он помнил, что столешница в этом месте была изрезана мелкими буквами и цифрами: Саша в задумчивости вечно что-то выцарапывал. Сейчас надписи скрывали слой лишайника. Егор нашёл в траве щепку, проскрёб столешницу. В этот момент на стол лёг закатный луч солнца. Наискосок к мелким, почти неразличимым значкам виднелась крупная глубоко прорезанная надпись: «День Z!» Ниже и чуть мельче была выцарапана дата «7 августа».
Когда Егор тронулся к озеру, солнце почти скрылось за дальней рощей. Ехал медленно, стараясь держаться дороги, едва угадывавшейся в низкой красноватой траве. Когда-то такая трава росла только на берегах озера Дымного, теперь подбиралась к деревне.
Вспоминая странные речи Ивана Тыркина, Егор непроизвольно морщился: не мог понять, чему верить. Может, и не тонул вовсе Сашка Смирнов? Мало ли что в больную голову взбредёт. С одной стороны, вроде и не похож на сумасшедшего Иван, с другой – о птичках ядовитых толкует.
Саша был инвалидом и передвигался в основном на кресле-каталке, хотя мог и с тросточкой немного пройтись. Он был умён не по годам и держался особняком; сверстники его сторонились.