Бетти пришла в мою жизнь чудесным ребенком. Красивым, мечтательным и печальным. Бетти любила военных летчиков, а я – ее губы, ее очаровательные, магнетические губы, на которых никогда не бывало улыбки.
Мы встретились с ней в сорок четвертом недалеко от базы «Кэмп-Кук». Выпало несколько выходных, и я, конечно, отправился «искать девочек»… А обнаружил Бетти. В черных туфлях и черном платье-рубашке – простеньком, с широким бантом над верхней пуговицей.
Я так обрадовался, что несколько минут просто стоял и рассматривал этот темный букет, будто зритель на параде. Придумывал фразочки для знакомства, а подошел с простым «Привет, я Фредди».
Бетти ответила, мол, форма Фредди очень идет, – и моя спина чудесным образом выпрямилась, плечи расправились, подбородок поднялся.
Раньше я видел эту девчонку в почтовом отделении и с другими солдатами. Бетти разбивала сердца, а я ходил по их осколкам и думал, что именно у меня все получится, сложится, сойдется. Ну, вышло иначе. Бетти победила в конкурсе красоты и под шепот завистниц уволилась из части. Пропала из поля зрения и теперь, будто черный феникс, явилась вновь. Впрочем, она всегда так делала.
– Говорят, тебя попросили уйти?
– Да, Фредди, как Белоснежку.
– За что?
– За то же – за красоту.
На шее девушки была темная ленточка – будто перевязали цветок, – и я невольно засмотрелся, забыл, о чем шла речь. Да какая разница…
– Ты точно летчик, Фредди?
Я немного обиделся.
– Да, точнее некуда. Самый настоящий, и летаю, да. Я много летаю.
– Не механик, Фредди?
– Нет, Бетти.
– Не диспетчер? Ты очень похож на диспетчера.
– Господи, нет!
Все это происходило посреди убогого бара для военных, где музыка звучала чуть громче, чем хотелось бы, а пиво чуть больше, чем хотелось бы, отдавало самогоном. Я то и дело спрашивал:
– Хочешь потанцевать?
– Хочу, Фредди, – отвечала она.
Мы не танцевали. На сцене свинговали чернокожие квинтеты; дробился степ; звенели стаканы, бокалы и кружки, а вместо воздуха плавал сигаретно-алкогольный туман. Казалось, вдохнешь один раз – и опьянеешь.
Я пьянел от Бетти. У нее были жуткие сны и ворох имен, которые она постоянно путала. Бостонский выговор, смоляные волосы, милая мордашка.
Мне хотелось ее любви, – я так и сказал Бетти. Ночью мы сняли дешевый номер, и, едва вошли, девушка устало легла на кровать. Конечно, я жаждал присоединиться, но Бетти медленно, как падающая юла, перекатилась вбок и покачала пальчиком.
– Нет, Фредди, ты не должен меня касаться.
– Почему? Я чуть-чуть.
Обидно? Да, до глубины души. Я оказался ничем не лучше остальных – такой же дурак, очарованный красоткой. Идиот, кретин, бестолочь!
– Почему, Бетти?!
– Это убогий мотель, Фредди, для убогой любви. Ты хочешь, чтобы у нас была убогая любовь?
Я печально ответил, что не хочу убогой любви, – и всю ночь просидел на полу. Рядом валялся старый выпуск «Лос-Анджелес Таймс»:
Сенатор Бартон К. Уиллер осуждает музыкальные ролики, утверждая, что некоторые из этих фильмов «непристойные и похотливые».
«Я надеюсь, эти картины не будут показывать молодым солдатам в лагерях, – заявил Уиллер. – Многие из этих ребят уже сейчас подвержены достаточному количеству искушений в некоторых учебных центрах».
Сенатор, видимо, знал, о чем говорил.
Время тянулось сладковато-медленно, и нежна была ночь за окном. Постепенно я задремал, уткнувшись в мятое фото сенатора, а утром – неожиданно для себя – попросил Бетти остаться.
– У меня нет денег на отель лучше, но я этого очень хочу. Я только должен кое-что рассказать о себе…
– Нет, Фредди, это плохое начало. Лучше ничего не говори, только купи дождевой воды.
– Дождевой? Которая падает с неба?
– Да, Фредди, она самая чистая.
Она осталась. Вечером, и на следующий день, и на другой. Бетти назвала это «фестивалем убогой любви имени мисс Шорт», и я не обиделся, хотя спал каждую ночь на паркете.
Бетти мечтала стать актрисой. Хотела прославиться и оставить свое имя в чужих сердцах, как воткнутый нож. Бетти любила зеленый горошек и никогда не смеялась; диковатые мысли летали вокруг ее головы, словно перья из выпотрошенной подушки. Запах Бетти застывал на выбеленных простынях.
– У тебя очень теплые глаза, Бетти, – шептал я.
– Нет, Фредди, – отвечала она без тени улыбки, – у меня очень холодные глаза. Ты женишься на мне?
Я нервничал, говорил:
– О, Бетти, мы еще так мало знакомы…
Утром четвертого дня она исчезла с моим кошельком. Минус тринадцать долларов шесть центов, плюс – сутки в тревожном ожидании: «Может, ушла за едой?.. Встретила знакомого?.. С ней случилось несчастье?! А деньги? Да к черту их, где она?»
Это был сущий кошмар; от страха я не знал, что делать. Замучил владельца гостиницы, обошел постояльцев, вернулся в часть и поспрашивал там – никто Бетти не видел.
Выходные закончились, она так и не появилась. Друзья сказали:
– Брось, Фред, эта штучка со всеми себя так ведет. Нашла себе другого.
Это было глупо, но я продолжал ждать ее. Ловил, как бабочек на летнем лугу, малейшие слухи, и года через два какими-то дикими путями узнал, что Бетти собирается замуж. Не то за Мэтта, не то за Пэтта Гордона – очередного несчастного летчика.
Я захотел найти Бетти и сказать ей пару нехороших слов. О, как я мечтал об этом! Несколько отменных фразочек, которые любят сплевывать водители, таких метких и емких. Готов спорить, Бетти мигом бы поняла, что я чувствовал.
Но дни бежали друг за другом, а слова тускнели и покрывались пылью, пока я окончательно не забылся в объятиях японки из концентрационного лагеря.
***
Рузвельт умер вслед за мировой войной, и пришел Гарри Трумэн. Что ж, не стоит его слишком винить – за ним гнались демоны коммунизма.
Я получил лживое «Пурпурное сердце», и в сорок шестом устроился механиком в Холленбек. Рядом была древняя синагога и гнили вереницы брошенных машин. С них мы скручивали все полезное, пока не оставались кузов и стекла, на которых засыхали трупики мошкары.
Мальчишки-латиносы днями напролет пинали ржавые остовы, а мы кричали, мол, лучше угоните новую. Мексиканцы. К концу сороковых в центре Голливуда никого, кроме них, почти не осталось: белые переехали в Западный Уилшир и Сан-Габриэль или в Сан-Фернандо, и Город ангелов превратился в город пачукос.
Однажды, когда мне попался особенно раздолбанный «Додж» – просто не автомобиль, а «примус на колесах», – воздух запах южными цветами.
– Привет, Фредди.
Сердце замерло, я неловко обернулся и увидел Бетти. Она была так же красива, и большие ее глаза все так же сияли, но не улыбались. Узкая юбка, широкоплечий жакет – все, даже губы, имело траурно-черный оттенок.
