Когда я был маленьким, старики у нас в деревне любили судачить о разных интересных вещах, сидя на завалинке, а мы, ребята, прятались за забором и слушали. Слушали да на ус мотали. Вот помню, одна история особенно интересовала меня и моего друга, соседа Ваньку.
Это был сказ о черном монахе, якобы появляющемся периодически в окрестных лесах. То ли призрак это был, то ли видение, то ли леший так над заблудившимися грибниками подшучивал. Появлялся черный монах не просто так. Это был недобрый знак. Увидеть монаха значило смерть скорую встретить либо в большую беду попасть. Якобы лицо свое монах никому не показывал, пряча его под глубоким капюшоном, и ходил в черной длинной рясе до пят. Также он ни с кем не говорил, но боялись его деревенские жители почему-то безумно. Нам жутко нравилась с Ванькой эта история, и мы много раз порывались сбежать в лес на поиски монаха. Но, то погода нам мешала, то взрослые не пускали, то каникулы заканчивались. После одиннадцатого класса я поступил в институт и перестал приезжать на летних каникулах в деревню. А потом умерла бабушка, и стало как-то совсем не до детских страшилок, началась взрослая жизнь…
В то лето я приехал в деревню по необходимости. Баба Дуся, наша соседка, уже очень давно болела, и нужно было привезти ей из города дорогостоящие лекарства. Ее внук, Ванька, никак не мог этого сделать: на работе отпуск взять было сложно, и он попросил отвезти лекарства меня. Я согласился. А накануне отъезда стало известно, что Ванька сам сможет поехать. Но я все-таки решился составить ему компанию. Захотелось посетить знакомые места, где проходило каждое счастливое лето юности. Мы сели на поезд и спустя сутки были в родной деревне, затерянной среди полей и лесов русских.
Мой дом стоял заколоченный – бабушка умерла, отца тоже не стало, а маме никогда не нравилась эта глушь. Много лет я не появлялся здесь…
Поселились у Ваньки, соседа. Там дом был обжитой, теплый, за бабой Дусей ухаживал дед Егор. Наш приезд, несомненно, был радостным событием для бедных стариков.
Вечером, сидя за ужином, говорили не о городских делах. Говорили о деревне и оставшихся в ней жителях, о людях, которых я знал с детства. Когда баба Дуся ушла спать, дед Егор выставил на стол очередную бутылку домашней настойки. Расспрашивал внука о его жизни, потом меня. А затем закрыл лицо руками и заплакал.
– Вот, Ваня, до чего дожили… ты снова уедешь, а мы одни останемся в этой глуши… Ладно, пока Дуся здорова была, ничего еще было. А теперь… ей и с козой-то не управиться, из дому выходит только на лавочке посидеть или картошку почистить… плохо ей, бедной… кабы не твои лекарства, не было б ее уже в живых…
Ванька обнял деда.
– Дед, перестань, поправится бабушка… вот увидишь. Это хорошие лекарства, дорогие. Они точно помогут.
– Эх, ребятки, да разве в лекарствах дело? Век наш с бабкой к концу подходит, вот и всего делов. Пожили мы на этом свете. Пора и честь знать… только бы уж лучше я сначала помер, чем Дуся… как я без нее справлюсь, не знаю…
– Эй, ты чего, дед? Что говоришь? Все наладится, вот увидишь, поживете еще. Прекрати уже о смерти говорить! Рано вам.
Дед Егор помолчал минуту, и слезы тихо катились у него по щекам. А потом проговорил:
– Да я бы, может, не говорил про смерть-то, кабы не знак этот. Плохой знак… плохой…
– Что за знак, дед? Чего ты придумал?
– А нет, внучек, не придумал я. Потому и плачу, прости. Жалко Мне Дусю, чую, помрет она…
И дед затрясся в беззвучных рыданиях. Я оторопел. Как успокоить бедного старика, сразу не нашелся. Потому ляпнул первое, что пришло в голову:
– Да ерунда это все, знаки эти! Не плачь, дед Егор, надо в лучшее верить.
Он перестал содрогаться от рыданий и проговорил, утирая слезы:
– Эх, ребятки, это все не шутки… верьте или нет, но видел я недавно монаха черного в дальнем лесу…
Лицо у Ваньки вытянулось, и мы одновременно воскликнули:
– Где? В дальнем лесу? Дед, ты зачем ходил один так далеко?!
– Ходил я, ребятки, по надобности. Травка там одна растет за дальним болотом. Еще мой дед ей лечился. А тут, одно к одному, Дуся заболела, и вы с лекарствами задерживались, я решил была-не была, пойду поищу ее, травку-то. Она в свое время многих на ноги поставила. Ее готовить надо особым способом… пошел я как-то утром, да замешкался, в лесу-то, не заметил, как время прошло. Слегка заплутал, да я леса-то эти знаю, быстро на тропку вышел.
Дед замолчал, решив промочить горло глотком настойки. Мы слушали его и ловили каждое слово. Во мне всколыхнулось давно забытое чувство, чувство из детства, которое возникало каждый раз, когда я слышал упоминания о черном монахе. И как-то неприятно защемило сердце, как будто я сам его увидел. Дед продолжал:
– Так вот, пустился я уже в обратный путь, солнышко светило мне в спину, а места там грибные, ты помнишь, Ванька… увидел я возле тропки гриб боровик – такой крепкий, ладный, грех мимо пройти! Нагнулся, чтоб срезать. Глаза поднимаю: стоит поодаль, за деревьями, человек. Ну, у меня зрение-то, вы знаете, какое, не вижу ничего дальше пяти шагов, а очки за пазухой были. Я так опешил, что и позабыл про них. Думаю, вот диво дивное, так далеко забрался, а тут грибники ходят. «Эй, – говорю, – день добрый! По грибы ходите? Не заплутали часом?» А он молчит, человек-то, и не шевелится. Я тоже стою, жду. Потом он шагнул ближе, смотрю: а это монах черный, ряса длинная до земли, капюшон лицо закрывает. Я со страху-то как крякнул, и он за кустами исчез. У меня уже и руки трясутся, и ноги, недобрый знак-то. Как бы с Дусей чего дома не случилось, думаю. Собрался с духом, подкрадываюсь к тем кустам – нет никого. Я и туда, и сюда, а монах как сквозь землю провалился. Я – бегом домой, а на сердце так пакостно, что сказать не могу. Слава Богу, с Дусей все хорошо было. Но я ей ни слова про это не сказал. И не буду говорить. Ей нервничать-то нельзя… только я теперь все время про это думаю… про проклятого монаха этого… не просто так он мне явился… теперь либо со мной, либо с Дусей что… плохой знак, плохой…
И дед Егор снова всхлипнул.
Пока я переваривал в голове услышанное, Ванька приобнял деда и сказал:
– Ничего, дед, справимся. Все нормально будет. Ты не паникуй, может, показалось тебе?
– Эх, нет, ребятки, не показалось мне… Он это был, монах черный.
Мы все замолчали. Слышно было только потрескивание огня в печке и тиканье старых настенных часов.
– Ну, вот что, – Ванька встал из-за стола, – давайте-ка спать ложиться. Утро вечера мудренее.
Дед Егор ушел в свою спальню, а мы с Ванькой легли в большой комнате, где топилась печка. Засыпал я в тот вечер с тяжелым сердцем, и никак не мог понять, почему мне так тягостно на душе.
