С десяток дачников, рассаженных ни свет ни заря по грядкам, стали свидетелями уже не странного для здешних мест, но всё же события.
Невысокое двуногое в телогрейке, цветастом халате ниже колен и валенках перебегало от одной калитки к другой, оглядывалось, обнимало деревья, рычало на собак. Те поджимали хвосты, скалились и прятались в будки.
Угадать в неряшливом существе женщину можно было лишь вблизи. Но никто из местных не решился бы подойти к Потеряшке. Ласковым прозвищем это двуногое обзавелось стараниями журналистов двадцать лет назад, когда сотрудники милиции впервые нагрянули в дачный кооператив на станции Романовка. Тогда она ещё называлась Коммунистической. Вернуть дореволюционное название станции в прошлом году решили районные депутаты, заявив, что советский период – это лишь небольшой отрывок из тысячелетней истории этих мест.
Покончив с ритуалом приветствия, чудачка, будто боясь обжечься, скачками преодолела отсыпанную с утра дорогу и скрылась от любопытных взглядов в густом папоротнике.
Она держала путь на запад. Туда, куда родители строго наказывают своим детям не ходить. Мимо шумящих тополей, сосен-зубочисток, ведьминых берёз. Вдоль топей и оврагов. Вплавь через реку Снежку, которая по весне выплёвывала на берег пару-тройку утопленников из числа незадачливых рыбаков и туристов-байдарочников. Местные называли их подснежниками.
Женщина терпела пощёчины от тонких веток, спотыкалась о коряги, теряла валенки. Сопела, кряхтела, материлась. Оглядывалась, пряталась за деревьями и прислушивалась.
– Что это? Ты слышишь? Они нашли меня. Я не успею…
Потеряшка вгрызалась жёлтыми зубами в нижнюю губу и обхватывала себя руками. Покачивалась несколько минут. Затем менялась в лице и горячо уговаривала себя не останавливаться. Потом вновь бежала вперёд, сверкая некогда белой, а сейчас уже грязной сорочкой из-под прокуренной телогрейки.
Когда река осталась позади, женщина заметалась меж деревьев, пытаясь найти только ей одной известную метку. С годами это становилось сложнее. Природа безжалостно выкорчёвывала из себя историю, которая привела сюда Потеряшку. Женщина ползала голыми коленями по ковру из сосновых иголок, разгребала обгрызенными ногтями муравейники, переворачивала камни. И вот когда из пересохшего горла уже готов был вырваться крик отчаяния, пальцы нащупали холодную рельсу.
– Ха! Меня не запутаешь! – Потеряшка погрозила пальцем хмурой чаще, куда держала путь спрятанная в траве узкоколейка, а затем, весьма довольная собой, поспешила следом.
– Рельсы, рельсы. Шпалы-шпалы. Ехал поезд запоздалый. Из последнего вагона высыпалось зерно. Пришли куры. Поклевали, поклевали. Пришли гуси. Пощипали, пощипали. – Женщина осторожно перепрыгивала со шпалы на шпалу. – А потом пришёл цыган. Поставил стул, поставил стол и печатную машинку…
Вдали замаячила стена полуразрушенной станции, которой и на картах-то уже нет; поезда, двигаясь по новой широкой колее, огибали этот участок и останавливались теперь прямо напротив дач.
Потеряшка сошла с путей и нырнула в кусты, чтобы эффектно выпрыгнуть из них с другой стороны на грунтовую дорогу. Поросшая мхом и одуванчиком, она уходила глубоко в лес. Потеряшка, секунду потоптавшись на месте, двинулась вперёд.
Теперь она не спешила, не волновалась и не пела. Замыленный взгляд вдруг стал ясным и сосредоточенным. Женщина точно знала, куда и с каким делом идёт. Знала, что её ждёт. Только непривычная для лесной местности тишина отвлекала Потеряшку. Ни пения птиц, ни перешёптывания деревьев. Ей даже казалось, что она не слышит звука собственных шагов. Замедлилась. Так и есть.
Тяжёлый воздух поглощал звуки, словно ватное одеяло. Оттого назойливый голос в голове звучал громче и чётче обычного. Заставлял идти быстрее, бежать, не останавливаться. Поэтому, когда дорога упёрлась в глухие ворота, Потеряшка уже задыхалась от усталости. Она схватилась за тонкие прутья и безвольно повисла на решётке. Сил поднять голову, чтобы взглянуть на то, что привело её, у женщины не осталось.
– Она не поймёт. Тогда не понимала, и сейчас не поймёт. Я больше не могу… – По грязным щекам Потеряшки лились слёзы, она давилась соплями, размазывала их по лицу. – Не могу!
Женщина прислонилась к решётке спиной и с ненавистью обвела взглядом лес. Он напирал со всех сторон. Молчаливый, угрюмый, необъятный. Противиться его воле не было сил, и Потеряшка сдалась. Снова. Она схватилась за навесной замок, болтавшийся на широкой цепи, и принялась колотить им по воротам со всей мочи. Потом прислушалась, высматривая что-то за воротами. И это «что-то» ответило своей гостье холодным вздохом. Тонкие кисти женщины легко пролезли между прутьями решётки.
– Не бойся! Выслушай меня! Прошу…
Ледяной ветер ударил женщину в грудь пригоршней снега и почти сшиб её с ног. Потеряшка прижалась к решётке, опустила голову и зажмурилась, чтобы не задохнуться и не ослепнуть. Ворота требовательно задрожали.
– Не верь тому, что видишь… Не верь… Не верь, – без остановки бубнила Потеряшка, – не верь тому, что видишь. Мы справимся. Только не верь. И всё будет хорошо…
Она слышала, как, нахохлившись, перешёптываются деревья. Знала, кто прячется за ними. Чувствовала, как лес облизывает её босые пятки холодным мхом. Стаскивает еловыми лапами телогрейку. Берёзовой листвой целует дрожащую спину.
– Не верь тому, что видишь…
Нет, это не лес. Это десятки грязных рук схватили её, повалили на землю. Лицом в снег, которым яростно блевали ворота.
– Я виновата, – прошептала женщина, прежде чем сознание покинуло её.
