ОДНА ЖИЗНЬ vs. ОДНА СМЕРТЬ
(экзистенциальная зарисовка)
Смерть для рядового саратовского дворника Аристиппа Прокопьевича Фертикова наступила совершенно неожиданно. Очнувшись весенним пятничным утром от похмельного забытья, он не испытал никаких сомнений в реальности своего существования, тем более что умирать никоим образом даже и не собирался. По крайней мере, символов ему об этом, как обещала матушка, явлено не было и предчувствия никакие его не посещали.
И всё же. Проснувшись не так чтобы совсем рано, а так, что солнце уже начало разжигать свой большой жёлтый круг на восточных окнах, он встал, в некоем мутном полусне добрался до кухни, где в три глотка осушил заранее подготовленный стакан рассола – накануне на ночь глядя заходил закадычный дружок с чекушкой – и застыл. В голове было пусто. Минуты две, много – три, Аристипп провёл в безмыслии, что, впрочем, было ему до некоторой степени свойственно, а потом, будто кто его толкнул в спину, дёрнулся всем телом и резко засобирался на работу.
Пока он искал непонятно куда брошенные вчера носки и натягивал нестираные штаны, его понемногу начинали одолевать мысли.
Думал он о работе. Надо сказать, что деятельность свою он считал не особо значимой, вернее, незначимой вообще. Ну снег убрать, ну собак прогнать со двора, ну дорожки вымести между перекурами – что ж тут такого особенного? Однако же давеча, в тот самый момент, когда нерадивый дворник, о коем идёт речь, едва затянулся папироской, к нему подошёл человек лет уже не молодых, но и ещё, однако, не старых, с бородкой, в шляпе и круглых очочках, что будто невзначай выдают в их владельце интеллигента, и мягким проникновенным голосом сказал:
– Сколько лет хожу, смотрю на вас, а время поблагодарить нашёл вот только сейчас. Спасибо вам. Нужный вы человек.
И посмотрел так внимательно – прямо Аристиппу в глаза. Тот же, не зная, что и ответить, замялся как-то весьма неуверенно и вдруг выбросил начатую папироску в урну, мол, вовсе она и не его была. А интеллигент, посчитав, видимо, что разговор окончен, развернулся и стал уходить прочь от опешившего дворника.
Очнулся Аристипп лишь тогда, когда силуэт странного господина растаял, и сейчас уже он сам не смог бы сказать, произошло ли это на самом деле, или же ему всё привиделось.
Однако, как бы там ни было на самом деле, слова, сказанные ухоженным господином, засели глубоко в сердце бывшего пьяницы, каковым ещё вплоть до сегодняшнего утра был Аристипп, и весь оставшийся день неудачливый дворник только и думал о том, что он, оказывается, тоже для чего-то нужен в этом мире. И вдруг работа его показалась ему такой значимой, что стал он смотреть на неё совсем по-другому, и даже оставшийся день отработал без незапланированных перекуров. В конце же дня, когда всё уже было сделано, возможно, в первый раз в своей жизни взглянул он на двор, который убирал столько лет, с чувством удовлетворения от проделанной работы и до некоторой степени даже любовью.
А вечером, поднимая с дружком Петькой, бездельником и пройдохой, очередные полстакана, дал он себе зарок: с завтрашнего дня вовсе не пить горькую и вообще начать новую жизнь. Непременно.
И вот сейчас, стоя перед дверью своей квартиры, вспомнил Аристипп всё произошедшее с ним снова и почувствовал сразу, как какое-то волнующее тепло прокатилось волной по его телу и упёрлось в грудь. Ну а дальнейшие события пронеслись настолько быстро, что времени осмыслить их у него просто не было.
Аристипп вышел из квартиры, захлопнул за собой дверь и, преодолев несколько метров, оказался у выхода из подъезда. В приоткрытую дверь впрыгнуло неудержимое солнце. Аристипп зажмурился и открыл глаза уже только тогда, когда оказался на улице. День был ясным, поздний март неохотно уступал место грязному асфальту, лениво выползающему из-под снега, и душа дворника ото всего этого преисполнилась ощущением новой жизни. Он улыбнулся.
Затем Аристипп поднял ногу, чтобы преодолеть три ступени спуска, и вдруг, потеряв на льду, не убранному накануне, равновесие, лишился устойчивости и рухнул, запрокинувшись грузным телом назад, на каменный парапет. От удара о холодный камень череп его проломился, и сквозь рваную кожу и трещину в кости густо полилась липкая кровь, унося с собой дыхание и жизненные силы горемычного Фертикова.
Да, смерть его наступила внезапно. Как, впрочем, и говорил когда-то Михаил Афанасьевич Булгаков. Кто такой этот Булгаков, Аристипп, надо сказать, ранее не знал, но имя это вдруг всплыло в его голове как уверенно существующее, и было понятно, что отмахнуться от него просто так уже не получится. И это было только начало…
Аристипп встал, оглянулся. На лестнице входной группы около самой двери подъезда лежало бездыханное тело неухоженного мужчины – по всей видимости, местного дворника. Аристипп равнодушно оглядел тело, поморщился – от мужчины дурно пахло вчерашним алкоголем – и отвернулся, словно чего ожидая. И не зря: ожидания его оправдались.
Пространство вокруг него вдруг начало пульсировать и мигать, как плохо поступающий сигнал, а потом и вовсе пропало. Вместе с ним пропало и материальное ощущение бытия – тело Аристиппа стало прозрачным, хотя формы своей не потеряло. Произошедшие метаморфозы, однако, умершего, а именно таким – Аристипп это понял только сейчас – он являлся, нисколько не удивляли, как будто всё так и должно было быть.
Место, где оказался ещё недавно живой дворник, было никаким. То есть совсем без каких-либо признаков: здесь не было ни предметов, ни какого-либо движения, не чувствовалось ни запахов, ни тепла, ни холода, не виделось ни чёрного, ни белого, никакого… И если бы сейчас Аристиппа попросили описать место, где он находится, он решительно не смог бы этого сделать.
Аристипп был один. По крайней мере, ему так казалось. Но так продолжалось недолго. Постепенно пустота вокруг стала наполняться светом, и, пока не стало совсем светло, Аристиппу шаг за шагом вспомнилась вся его жизнь с момента рождения и до момента смерти. Наконец, ему даже удалось соотнести обрюзгшее тело небритого и сильно помятого мужчины на лестнице перед вторым подъездом серого девятиэтажного дома, каких в Саратове тысячи, с нынешним его состоянием. И показался он себе таким же ничтожным, как дома и улицы его родного города, в котором он сначала обрёл, потом прожил, а в заключение и потерял жизнь. Настолько ничтожным, что даже имя его не сохранится в городе, чьё название уже через двести лет не будут помнить потомки, которым будет суждено разрушить родные города и искать пристанище на далёких чужих планетах. И постепенно всё его существо начало наполняться жутким ужасом одиночества.
