Моё воображение видело любимицу-бабушку наподобие Божьей Матери. Стоит она на облаке, от неё светящиеся лучи идут.Икона такая у бабушки Арины была, называлась "Благодатное небо". Призванная "подавать Покров Свой и защищение", она через много рук прошла по женской линии и досталась ей после смерти матери. Родственники, принявшие сироту, освободили для святыни место в Красном углу напротив образа Иисуса Христа…Башкир, так его все звали, жил по соседству, считался фигурой знатной. Коневод. Конский заводчик. Не чета бедным родственникам, пристроившим Арину к своим детям нянькой. Говорили, что он родился на коне и тем предрек себе судьбу.
Мать его, будучи на сносях, отправилась верхом на лошади к мужу на отгонное пастбище с пасхальным куличом. История закончилась хорошо. Верная кобыла славно помогла: быстро и бережно доставила роженицу к людям. Родившийся среди степных скакунов мальчик вместе с запахом лошадиного пота, получил любимую игрушку на всю жизнь. Говорили, что, набравшись у лошадей повадок, он и сам стал походить на норовистого коня.
Коников своих любил до умопомрачения, сам их выпасал, лечил, сохранял чистоту породы, состоял при них неотлучно. Добрая слава им цену назначала и покупателя приводила. Это его заслуга.
Внешность Башкир получил даром. Но тоже от мастера и непростого: всё в нем тонко вырезано и отточено, избыточно будто бы, а красиво! Вот ноздри… Для чего тут красота? А они у него играют не только при жизненных смятениях. Губы и вовсе: изгибы волной, а каёмочка слегка вывернута, в уголках точечки – вроде завершения, и столько в них чертовщины… Глаза открыто так смотрят, будто ты ему близкий. Так это всего лишь фотография…
После смерти жены в родах осталось трое детей, они его тяготили, надо было за домом и нянькой присматривать, а сердце рвалось к любимцам.
Мою бабушку высмотрел, как выбирал лошадей. Особая стать, лёгкая походка, тонкие лодыжки и запястья – ладные и крепкие; миловидное лицо и покладистость – всё в ней соединялось таким образом, что он загорелся овладеть сокровищем. Дело оказалось нетрудное. Родственники уже подумывали, куда пристроить бедную. Рановато, правда, всего четырнадцать лет… Но фарт дважды не бывает…
"Благодатное небо", завёрнутое в расшитое полотенце, невеста как приданое, принесла в новый дом. Так Арина стала хозяйкой подворья и кормилицей детей Башкира, а через год родила сына. Случилось это в лихолетье революционной бури.
Докатившись до сибирского захолустья, волна разбоя сметала всё на пути, бывало, ради одного куража. Революционеры хлестали самогон как воду. А упившись, забывали с кем и за что воюют. Бесчинствовали напропалую.
Башкир со своим табуном засел в глубине крутолобых, заросших лесом сопок и носа не высовывал, знал, что на его лошадок положили глаз все проходимцы: и красные, и под видом их, кружившие в поисках поживы вокруг села. Говорили- мол то тут, то там Башкир побывал, однако, он уже месяц порог дома не переступал.
Молоденькая жена, выстаивая на коленях предрассветные часы перед иконой, молила подать “защищение”, помиловать и сохранить мужа. Просила горячо, как за любимого, хотя эту самую любовь почувствовать не успела – виделись они редко и говорили мало: ему сорок, она – девчонка.
К тому же он был молчуном. Его поговорку "слово-олово" слышали те, кто вел с ним дело, и побаивались скреплять договор таким образом, знали, не выполнишь – достанет, где бы ты ни был; сам слову не изменял.
Хоронилась в нём такая нутряная сила, магнетизм, в нынешнем лексиконе харизмой обозначенная, что всякий, кто рядом оказывался, становился с ним заодно. Может, таким Спартак был или Суворов. Только он вряд ли ими интересовался. Он сам по себе…
Однажды ложно предсказали, будто собирается Башкир поутру своих навестить. Лиходеи и нагрянули. Арина только подпол открыла картошки набрать, и тут стук, гром, дверь с петель – и в хате орава мужиков с ружьями наизготовку, с красными лентами на скособоченных шапках, рожи, перепоем раздутые, самогоном разят.
Один на неё ружье наставил:
– Где Башкир?
А другой, какого-то звука испугавшись, в белый свет выстрелил. Арина, потеряв сознание, рухнула в погреб. Ребёнок в люльке зашелся в крике, другие дети, трясясь от страха, твердили:
– Батьки нет дома!
Соседи, выждав, пока бандиты уберутся, вытащили полуживую Арину из ямы. Тут-то приключилась с ней падучая в первый раз. И после, до самой смерти, раз в неделю оказывалась она во власти силы, уносившей её прочь из этого пугающего мира.
Мужа своего, Башкира – Дмитрия по церковной записи, Арина живым больше не видела. Увёл он свой табун в Монголию, оставил там под "слово-олово" знакомому коневоду. А когда возвращался, не избежал преследователей. В завязавшейся перестрелке все патроны послал, не промахиваясь, а последний оставил себе, и тоже попал точно.
При нём нашли мешочек с золотыми монетами царской чеканки и радовались, разбирая. Один революционер был из местных – конюх, отлученный Башкиром за разгильдяйство. Ему достался славный кисет, шитый золотом. В том кисете оказался потайной карман, а в нём черно-белая фотография. На ней: Башкир в обычной одежде, в какой лошадей объезжал, в руке хлыст, рядом любимая лошадь Краса, перед ним детишки стоят и круглыми глазами смотрят, а Арина с младенцем к плечу его прислонилась. По белому внизу крепкой рукой написано: “Моя семья."
Человек этот, спустя время, в Прощёное воскресенье принес вещицу вдове. Был он сильно трачен жизнью и чем-то напуган. Не захотел рассказать, как все там было. Она приняла с благодарностью фотографию и кисет, сказала, что прощает.
Кисет, как водится с дорогими вещами, был определён под защиту иконы, спрятан за неё в самый угол. А фотография долгие годы стояла рядом с ней.
Однажды, осмысливая доступную мне историю кончины деда Дмитрия, я спросила бабушку:
– Почему тебе "Благодатное небо" не помогло. Ты же молилась, просила…
