Возвращение Маленького Принца
В последний четверг накануне Нового года в фойе все кардинально переменилось. Кресла были сдвинуты в угол, местами навалены друг на дружку, оставлено десятка два, так чтобы можно было сидеть. Исчезли и паласы с пола, чтобы дети не вывозили их своими грязными сапогами. На месте остались лишь цветомузыкальная установка и стойка с аппаратурой для диск-жокея.
Зато в центре была установлена огромная нарядная елка. Свет ламп отражался в разноцветных стеклянных шарах, местами висели, разворачиваясь от случайного сквозняка, картонные попугаи и матрешки, с пузом из гофрированной бумаги – непременный атрибут любой коллективной елки. Широкий бумажный серпантин. И, конечно, гирлянды – крупные и грубо сделанные. Но сейчас они были погашены.
И запах! Великолепный запах только что срубленной елки. К Новому 1981-му году он выветрится, а пока…
Так в этот день выглядела резиденция, логово, клуба филофонистов накануне праздника.
Следует отметить, что клубу очень повезло. Директор дворца культуры, где располагался клуб, сам был страстным поклонником музыки, поэтому средств на его благоустройство не жалел. Самая современная звуковая и световая аппаратура всегда были в распоряжении его членов.
Я не без гордости пришел в этот раз на заседание клуба филофонистов. Еще бы, у меня с собой была магнитофонная катушка последнего альбома шотландской группы «Назарет». Записанная прямо с фирменного диска.
Едва дождавшись конца обсуждения текущих вопросов, я достал из тряпичной сумки свою гордость, с намерением поставить ее на магнитофон и выслушать впечатления других членов клуба. Это допускалось. Таким образом все члены клуба могли познакомиться с каким-нибудь новым музыкальным альбомом.
– Что это там у тебя? – донесся до моих ушей знакомый голос.
Это был Мундштук, мужик лет тридцати пяти, прозванный так за свою патологическую привязанность к традиционному джазу. Кроме джаза, он не признавал больше никакой музыки.
– «Назарет», самое новьё! – зарделся я.
– А-а-а… эти, – скривился Мундштук. – Они играть-то толком не умеют и в мире совершенно не популярны. Не знаю, почему у нас так по ним с ума сходят. Ты прививай себе вкус к хорошей музыке…
– К джазу, – подыграл кто-то.
– А что? С этими шотландцами никакого сравнения. Настоящая серьезная музыка.
Я как оплеванный сел обратно в кресло.
– Можно вас на минуточку?
Негромкий голос раздался почти у самого выхода. Я повернул голову.
В кресле у лестницы сидела незнакомая девушка. В клуб вообще девушки редко заглядывали, а эта определенно была здесь впервые.
– Подойдите, не кричать же мне через весь зал.
Я послушно подошел.
Гостья была привлекательной молодой девушкой на вид лет двадцати. Карие глаза на смуглом лице, небольшой прямой носик, маленькие пухлые губы с едва заметным пушком над ними. Черные, как воронье крыло, волосы до плеч. Она была невероятно похожа на Маришку Вереш, солистку группы «Шокин Блю».
– У вас и правда есть последний альбом группы «Назарет»? – спросила она.
– Вот он, – стесняясь, показал я катушку – моральное унижение на глазах общественности еще довлело надо мной.
– А как его можно послушать?
– Не знаю, – растерялся я. – Они вряд ли дадут сейчас включить.
Гостья улыбнулась.
– Может есть другой способ послушать пленку?
– Я могу вам дать катушку. На время, – добавил я.
– У меня, к сожалению, нет магнитофона, – расстроилась моя новая знакомая. – Может как-нибудь можно будет сделать это в другом месте?
Я задумался, перебирая мысленно места, где можно было бы послушать магнитофонную ленту. То, что это можно было сделать у меня дома, как-то в голову не приходило.
– Ладно, мне пора идти, – девушка глянула на часы. – Ты меня проводишь?
– Конечно, – торопливо согласился я.
Почему-то мне не верилось, что я могу встречаться запросто с такой интересной девчонкой. Но, кажется, лед тронулся. Она сама дала повод для знакомства. Да, и как плавно и ненавязчиво она перешла на «ты». Конечно, я пошел ее провожать.
Я помог ей надеть пальто. Темно синее, затрапезное, но с необычным для наших мест фасоном. Сам надел пальто в крупную клетку. В таких ходил весь город – результат перевыполнения плана местной швейной фабрикой.
Мы вышли на мороз. Только сейчас я обратил внимание, насколько худа моя новая знакомая. Но эта худоба сочеталась с уникальным изяществом и женственностью фигуры.
– Как тебя зовут? – выдавил я из себя.
– Таней. А тебя?
– Виктор. Витя.
Вести более непринужденную беседу мне мешала стеснительность. А вы бы не были так стеснительны на моем месте? В свои семнадцать лет я все еще был девственником. Периодически кто-нибудь из друзей хвастался, что где-то на квартире по пьянке отымел девчонку из соседнего двора. Может быть врали? Как бы то ни было, а я не хотел выдумывать подобные истории. Вот когда случится, то всем расскажу!
Когда зашли в троллейбус, Таня достала мелочь из кармана.
– Тебе покупать билет?
– Нет, у меня проездной, – облегченно вздохнул я, так как не знал, как поступить лучше. Купить билет ей или нет. Денег жалко не было – всё та же стеснительность.
– Что это за мужик был? – спросила Таня, и я как-то сразу понял о ком идет речь.
– Местный поклонник джаза по кличке Мундштук.
– Козёл.
– В какой-то мере ты права.
– То есть?
– С ним история интересная произошла. Мне рассказывали. У него сын, головорез малолетний, принес домой поджиг. А развитием умственным отпрыск в родителей пошел. Жена такая же. Взяла она этот поджиг и навела Мундштуку в лоб, не догадываясь о последствиях своих действий. Но что-то ее остановило. Тогда она прицелилась ему между ног и выстрелила. Мундштука после этого в больницу отвезли. Долго врачи мучались, но ничего исправить уже было нельзя – ампутировали ему одно яйцо. После этого его иногда за глаза зовут однояйцевым коммунистом.
– А почему коммунистом?
– Он член партии. Причем по убеждению.
– Как-то это с джазом не состыковывается, – засомневалась Татьяна.
– Так это трагедия его жизни. Хотя он выкручивается – говорит, что основателем джаза является Утесов.
Таня засмеялась. Я был благодарен ее смеху. Между нами сразу возникла непринужденность в общении.
– Так он после этого творить начал, – разошелся я. – Стихи пишет. Видимо либидо ему мешало раскрыться как творческой личности.
– И что за стихи?
– Бред всякий, типа «я присягаю с сыном на верность Октябрю».
