Мне нравился трактир фрау Шнайдер. Здесь было приличное домашнее пиво нескольких сортов, и к нему подавали вкуснейшие баварские колбаски. На этот раз я заказал тёмное, исключительно потому, что все светлые сорта уже попробовал, и к тому же захотелось разок нарушить привычный порядок вещей (обычно я не пью тёмное пиво).
Проживая в Германии второй месяц, я заметил, что вся жизнь моя как бы сама собой подчинилась общегерманскому порядку – словно я являюсь маленьким винтиком сложного и очень чётко отлаженного механизма. Размышляя об этом, я сдул плотную кремовую пену и, сделав большой глоток, остался доволен. Превосходно!
Хозяйка, немолодая уже немка, стояла за стойкой и цедила пиво из брюхатого бочонка в большие глиняные кружки. Она зорко следила за выражением моего лица, когда я впервые дегустировал её напиток. Увиденное полностью её удовлетворило – она улыбнулась мне своей особой улыбкой и занялась начинкой для колбасок.
Сегодня я хотел лечь пораньше и поэтому, ограничившись выпитым и расплатившись как монетой, так и комплиментами в адрес Анхен, прислуживающей мне обычно за столом, засобирался. Но тут один из посетителей привлек моё внимание. Я сразу понял, что он, как и я, охотник. И почему я раньше не заметил его?
Поманив пальцем Анхен, я шепнул ей на ушко:
– Ты не знаешь, кто это? – И кивнул в сторону интересующего меня человека.
Анхен кокетливо улыбнулась.
– Знаю, конечно. Это Фридрих.
Молодой человек посмотрел на меня не очень-то дружелюбно.
– Он тоже охотник, и…
Дальше я не расслышал: речь девушки вдруг слилась с общими голосами в невнятный гул, все куда-то поплыло, и я понял, что падаю. Последним, что я увидел, было встревоженное лицо Анхен.
Очнувшись, я не сразу сообразил, где нахожусь. Тикали часы. Вскоре глаза привыкли к темноте, и я понял, что нахожусь в незнакомой комнате: лежу на кровати, которая значительно мягче той, к которой я привык. Вспомнив, что произошло со мной в заведении фрау Шнайдер, я предположил, что, должно быть, всё ещё нахожусь в трактире. Наборный паркет прорезала линия света: кто-то приоткрыл дверь комнаты.
– Герр Алекс, вам лучше? – я узнал голос хозяйки трактира.
– Да, спасибо, – я старался говорить негромко, потому что, судя по тишине вокруг, было уже довольно поздно. – Который час?
– Уже половина второго. Прошу вас, отдыхайте. Утром сможете вернуться домой, – прошептала она, и дверь закрылась так тихо, что я вообще понял, что она закрылась, только потому, что померк свет лампы, которую фрау Шнайдер держала в руках.
Прислушавшись к себе, я не обнаружил ничего такого, что могло бы насторожить. С детства я отличался отменным здоровьем, и поэтому вчерашнее происшествие было для меня полной неожиданностью. Я поморщился, вспомнив, что Завадовский, мой приятель, с которым мы собирались нанести визит барону С, наверняка подумал, что я изменил нашим планам по какой-нибудь незначительной, пошлой причине.
Цель нашей поездки была в том, чтобы убедить барона разрешить нам поохотиться в его угодьях. Вышло так, что мы с Ильей прознали: барону всё труднее нанимать крестьян для обработки своих земель из-за расплодившегося там зверья. После того, как один из наёмников стал жертвой огромного вепря, последние из тех, кого прельщала возможность подзаработать на виноградниках С*, оставили работу и разошлись по домам. Мы не сомневались, что барон с радостью даст нам разрешение на охоту, и должны были выехать в С* завтра.
…Решительно пора уходить. Но как сделать это, не потревожив заботливую хозяйку? На ощупь я пробрался к окну и откинул занавеску. В комнату тотчас проник тусклый свет предутренней луны, подслеповато мерцающей из-за плотно укутавшего ее тумана. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы я мог разглядеть очертания нехитрого убранства: кровать, прикроватный столик, скамья, на которой аккуратно были сложены мои вещи.
В который раз, радуясь немецкому порядку, я стал одеваться. Надев гетры, зашарил под скамейкой в поисках ботинок, но не нашел их! Должно быть, этот самый хваленый «Deutsche Ordnung» на этот раз сыграл со мной злую шутку: ботинки, скорее всего, унёс слуга, с тем, чтобы почистив их, выставить у двери комнаты, как это обычно делается в гостевых домах.
А может, уже почистили? Я осторожно, стараясь ничего не задеть, подкрался к двери и толкнул её. Потом толкнул сильнее. Безрезультатно! Попробовал в другую сторону – дверь цокнула железным язычком замка. Заперт?!
Раздосадованный, не раздеваясь, я повалился на кровать, раздумывая о причине, заставившей хозяйку закрыть дверь. Сон не шёл ко мне. Я лежал и смотрел в потолок с чёрными перекрестьями толстых балок, воображая предстоящий разговор с фрау Шнайдер.
Вдруг послышались шаги и какой-то дробный звук, сопровождаемый монотонным, хотя и прерывающимся хрипом. Определить, откуда шел этот шум, было невозможно. Потом все стихло, но ненадолго – я вздрогнул от леденящего кровь визга. Визжала, несомненно, женщина.
Мгновенно я сорвался с места и принялся колотить кулаками в тяжёлую дверь. Крик стих, но дверь так и не открылась. Не знаю, сколько времени прошло, должно быть, часа полтора – два крик не возобновился. Я ворочался до рассвета, но с первыми лучами солнца веки мои сами собой отяжелели, и я провалился в сон.
…Почувствовав на висках ледяное прикосновение, я открыл глаза. Анхен растирала мне виски льдом и приветливо улыбалась.
– Вы вчера так напугали нас, герр Алекс, – проворковала она, и ее румяные щеки стали почти багровыми.
Я молчал, наблюдая за ней. Девушка спрятала глаза под опахалами длинных ресниц, но было видно, что она недавно плакала: веки и щёки припухли, на нежной шее были красные пятна.
– Анхен, что с тобой?
Она бросила остатки льда в миску, достала полотняную салфетку, смочила ее в другой миске, стоявшей у прикроватного столика и, отжав, хотела положить мне на лоб.
– Ничего, спасибо. Все хорошо, – девушка, как видно, не была расположена откровенничать.
– Ты плакала? Я ночью слышал шум… – осторожно спросил я, не теряя надежды выяснить хоть что-то о ночном происшествии.
– Да. Мне приснился кошмар… – Анхен избегала моего взгляда.
Правды от неё было не добиться, и я решил изменить тактику. Отвёл её руки, почти до хруста сжав запястья. Вероятно, я причинил ей боль, но она ни словом не обмолвилась об этом, лишь изменилась в лице: румянец оставил его, она стала бледна. Никогда не видев её такой, я залюбовался. На мой взгляд, это был как раз тот случай, когда здоровый румянец наносит непоправимый урон красоте, превращая царицу Ундину в пастушку. Опомнившись, я отпустил её руки.
