Алиса
Счастье можно купить. Уверена, неисправимые романтики, услышав это утверждение, закатили бы от разочарования глаза или схватились за сердце. А те, кто посмелее, плюнули бы в спину и выкрикнули вслед какое-нибудь ругательство.
Ступая по хрустящему, словно капуста, снегу, я глубоко вдыхаю морозный воздух и впервые за долгое время улыбаюсь своим мыслям.
В свете уличных фонарей кружатся снежинки. На фоне замерших, покрытых инеем, хрустальных деревьев, они кажутся живыми. Я останавливаюсь и поднимаю глаза к узкой полоске фонарного света, наблюдая за их танцем, а затем подставляю ладонь, затянутую шерстяной варежкой, и собираю крохотные крупинки, похожие на кокосовую стружку.
Мороз щиплет щеки и забирается под мою скудную одежду. Я плотнее запахиваю на шее объемный вязаный шарф и сворачиваю на широкую аллею заснеженного парка.
Малыш Хью звонко лает на проходящего мимо бродячего пса, и я вновь мысленно возвращаюсь к своему неожиданному открытию: счастье можно купить!
Потому что питомец – это и есть счастье! «А вы про что подумали?» – про себя успокаиваю тех самых неисправимых романтиков и слышу их вздох облегчения.
В моих руках три поводка. Да, мне приходится подрабатывать, гуляя с чужими собаками, но мне нравится эта работа, как никакая другая.
Самый маленький и подвижный – щенок мальтийской болонки Хью Грант. Белоснежный пушистый комок с черными глазками-бусинками в модном джинсовом пальто принадлежит Антонине Викторовне, врачу терапевтического отделения областной больницы.
Тойтерьер Вилли – взрослый, степенный песик в болоньевой зеленой курточке скрашивает одиночество своей пожилой хозяйки Нины Алексеевны – профессора университета на пенсии.
И наконец, французский бульдог Джесси – общительный, подвижный пес, – живет в молодой семье Оксаны и Леонида Дубровиных. У этих ребят ответственная работа и суточные дежурства, поэтому в их отсутствие Джесси остается на моем попечении.
Снег засыпает пустеющие тротуары парка, мягко вьюжит между одиноко стоящими лавочками и декоративными хвойными кустарниками. Прохожие приподнимают воротники выше, зябко кутаются в шарфы, торопясь попасть в уютную атмосферу семейного очага. Размышления об этом отдают тупой болью в сердце. С недавних пор у меня нет уютного дома… После смерти мамы назвать кирпичные холодные стены своего жилища домом у меня не поворачивается язык.
Хорошее настроение испаряется подобно морозному облачку. Я топаю по темной аллее, крепко держа поводки полюбившихся мне животных, и представляю себя участницей подстроенного квеста или скандального телешоу для домохозяек. Как в фильме «Игра» с Майклом Дугласом, не иначе!
– А теперь встречайте Алису-у-у!!! – громко тянет ведущий.
– Алиса, расскажите, каково это – быть неудачницей? Получать удары судьбы раз за разом?
Лица телезрителей застывают от удивления, они напряженно сверлят меня взглядами, в которых нет сочувствия и жалости, лишь жажда сенсации…
– Я… я… – виновато бормочу я, судорожно подбирая в голове слова оправдания.
Сую руку в карман и нащупываю ключи от квартиры Дубровиных. Пора возвращаться домой, пока лезущие в голову дурацкие мысли не свели меня с ума!
* * *
Мы с мамой жили в Снегиреве, поселке недалеко от города. Снегирево прозвали рябиновым раем. Полвека назад местный предприниматель Игорь Скороходов вырастил на колхозных полях рябиновый сад. Чуть позже вокруг деревьев построили здание небольшого винно-водочного завода. Его фирменный продукт, рябиновую настойку, ценили во многих регионах России и даже за рубежом.
Моя мама, Марина Тимофеевна Легенда, работала главным бухгалтером на другом, хлебопекарном заводе, или «маковке», как его называли в простонародье. Уж больно вкусные там пекли маковые булочки.
Его белое обшарпанное четырехэтажное здание находилось недалеко от нашего дома. С одной стороны высокого металлического забора ленивые работники отогнули лист железа, что позволяло мне ходить домой коротким путем. После школы я любила забегать к маме на работу, пользуясь дыркой в заборе, вдыхать ванильный запах свежей выпечки, разносящийся на добрые десятки метров вокруг. Мама угощала меня вкусной булочкой, целовала в нос и провожала до перекрестка с улицей Саврасова – прямо за ним высилось здание художественной школы.
«До вечера, Лиса!» – улыбалась мама и махала мне вслед рукой. Именно такой я ее и помню: красивой кареглазой брюнеткой с цветастым платком на плечах и в свитере ручной вязки.
Мама берегла каждую копеечку, чтобы обеспечить меня всем необходимым: одевалась я не хуже сверстников, много читала и ходила в художественную школу.
К выпускному классу мой фирменный росчерк «Легенда» с завитушкой над последней буквой «а» вошел в сотню рисунков, украшающих стены местного ДДТ и сельсовета.
Мое счастливое детство не омрачалось отсутствием папы. На вопросы о нем мама отвечала уклончиво, говорила, что папа погиб в горной экспедиции. Я хотела знать больше, но мама закрывалась в себе, оставляла меня без ответа. Со временем расспросы о папе прекратились.
Моим единственным близким человеком после мамы была моя тетя – мамина старшая сестра Глафира Тимофеевна Карташова. Тетя Глаша жила в уютном спальном районе города. Ее муж, капитан полиции Петр Карташов, погиб при исполнении много лет назад. Второй раз замуж она так и не вышла, хотя женщиной была красивой и умной. Она посвятила себя работе и нам с мамой.
Я поступила в Институт живописи, скульптуры и архитектуры на бюджетное отделение уже после того, как моя мама заболела. На поступлении настояла она, убеждая меня, как аргумент приводя слова Конфуция: «Три вещи нельзя вернуть: время, слово, возможность. Не упускай возможность, Лиса!»
Я восхищалась оптимизмом мамы. Приговор онколога не подкосил ее веру в выздоровление, она аккуратно выполняла врачебные рекомендации и продолжала работать на заводе. Но частенько я слышала, как мама стонет и плачет по ночам. Я сходила с ума от такой несправедливости и собственного отчаяния.
Мир перестал видеться таким ярким и удивительным, как раньше, он поблек, и во мне что-то словно сломалось. Казалось, я медленно высыхаю, умираю вместе с мамой. «Рябиновый рай» больше не вдохновлял меня своим великолепием: я возненавидела ярко-красные рябиновые грозди, припорошенные искрящимся белым серебром. Хотелось выбросить все картины с зимними пейзажами, благодаря которым меня приняли на факультет живописи. Ужасающая реальность растоптала меня, превратила в капризную слабачку, постоянно жалеющую себя. Мне стало стыдно перед мамой…
Я обратила свое отчаяние в несокрушимую веру, а уныние – в радость, я улыбалась ради мамы, строила планы на будущее, которому не суждено было быть… Я читала маме вслух стихи и ее любимые романы Агаты Кристи, а она слушала с неизменно спокойным и добрым лицом, сосредоточенным на чем угодно, только не на болезни.
