1. 1. Ночной звонок. Эрос
Случайность определяет Судьбу, если ты готов к этому…
Телефон вибрировал, мигал и гудел. Незнакомый номер, в два часа ночи! Я собрался возмутиться, но не успел — требовательный женский голос прозвучал около уха:
— Это ты мне звонил?
Спросонья сообразить, кто спрашивает, я так и не смог, но попытался оправдаться:
— Нет, не я.
Что ещё говорить в такой ситуации? Надо было спросить, с какой стати я должен ей звонить, но не получилось.
— А почему ты мне не звонил? — разговор прервался ее истерическими всхлипами, плавно перешедшими в рыдания.
Женщина плакала на другом конце эфемерной мобильной связи, а мне неловко было признаться, что она ошиблась номером. Конечно, следовало сказать: «Вы не туда попали», но… А если это не совсем посторонний человек? Может, я голос не узнал? Нехорошо. А главное – жалко ее.
И начал я оправдываться, объяснять:
— Ты ведь знаешь… у меня много работы.
— Ты всегда говоришь так! Значит, и сегодня не придёшь, я поняла. Я всё поняла. Зачем я тебе позвонила? Зачем, зачем?!
— Извини…
Она опять зарыдала.
Ситуация становилась всё более глупой и безвыходной. А если тот, кому она звонит, ждёт только одного её слова, чтобы сорваться среди ночи и нестись к ней сломя голову? А я тут невпопад отвечаю за него? Нет… Похоже, не собирался он к ней.
Всё правильно тогда, не будет ждать зря. Выплачется и забудет. Да мне-то что за дело?
Женщина молчала, теперь даже не было слышно, как она плачет. Я легко представил её расстроенное лицо: по щекам бегут слезинки, губы дрожат, волосы растрёпаны… Интересно: брюнетка или блондинка? Сколько ей может быть лет? По голосу трудно понять.
— Послушай! — Мне хочется выпутаться из дурацкой ситуации, но с каждым словом я увязаю в ней все основательней. — Давай я приеду завтра…
— Ты вчера мне это уже говорил.
Бессмысленно и бесчестно продолжать жестокую игру, нужно принять деловой тон и покончить с этим.
— Извините, что не сказал вам сразу, кажется, вы ошиблись номером.
Эти слова прорывают плотину, сквозь слезы с трудом разбираю:
— Ну, зачем? Зачем ты так? Я же сказала, да я всё поняла, не надо было звонить…— В трубке опять рыдания: — Но ты обещал… ты обещал приехать… я ждала. Хотя бы в самый последний раз.
Я молчу. Она тоже.
Долгое молчание становится невыносимым.
— Вы слышите? — пытаюсь объяснить еще раз. — Извините, но…
Она не слышит, потому что кричит:
— Как ты можешь шутить? Как ты смеешь?
— Я не шучу. Я, правда, не знаю ни Вашего имени, ни адреса.
Долгое молчание. Она ждёт, но мне больше нечего сказать, лучше положу трубку, и все.
— Нина… меня зовут Нина, если ты забыл, — она уже не плачет, едва слышно шепчет.
— Большой проспект, дом сто двадцать шесть, квартира восемь…
В трубке пустая тишина, соединение завершено.
— Большой проспект сто двадцать шесть, квартира восемь, — машинально повторяю я, а потом, вместо того чтобы попытаться снова уснуть, зажигаю свет, одеваюсь, ищу в ящике письменного стола ключи от машины, на полке в прихожей беру барсетку с правами и паспортом и выхожу из квартиры.
На улице темно. Морозная январская ночь, снег выпал с вечера, лежит сплошняком на тротуаре, нетронутый ничьими следами. Мои будут первыми. Подхожу к машине и оборачиваюсь: в комнате свет не выключил, вот мое окно на третьем, а больше ни одно окошко в доме не светится. Все двенадцать этажей спят, только от дверей парадных вверх тянутся лестничные пролёты — окна без занавесок, тусклый казённый свет.
Сажусь в машину, запускаю двигатель, выруливаю на проспект и только тогда соображаю, что Большой может быть и на Петроградской и на Васильевском. И что теперь? Поеду сначала на Васильевский, если не там — на Петроградскую.
Если не там! Очень будет мило, когда я среди ночи наугад позвоню в дверь, разбужу людей и скажу: «Позовите, пожалуйста, Нину». А ведь я не знаю, живёт она одна или с родителями. Почему с родителями? Глупость какая.
***
Нина открыла сразу, даже не спросила кто там. Ждала, только не меня.
Она оказалась не брюнеткой, не блондинкой, а медно-рыжей. Волосы растрепаны, глаза покраснели от слёз, губы распухли, на щеках подсохшие дорожки размытой туши.
Не было никаких сомнений, что это именно Нина.
За несколько секунд в ее глазах промелькнули изумление, разочарование, и, наконец, страх. Она хотела захлопнуть дверь без выяснения причины ночного визита, но я предусмотрительно крепко взялся за ручку двери и подставил ногу в щель.
— Я закричу, — прошептала она.
— Не надо. Если Вы не Нина — то я извинюсь и уйду, а если Нина, то Вы сами меня пригласили.
Я сказал это как можно мягче и попытался изобразить улыбку, должно быть, получилось плохо. Когда я потянул дверь на себя, в глазах её опять появился страх.
— Закричу! Откуда вы меня знаете? Кто вас подослал? Сергей? Это… он вам дал мой адрес? Да?!
— Нет, вы сами, полчаса назад, по телефону. Вот, смотрите: это Ваш номер? — я протянул ей мобильник с открытым списком входящих звонков.
Она посмотрела. Вернула мне телефон.
— Да… номер мой…
Сначала она не могла связать это: номер телефона, мой визит и какого-то Сергея, которого я знать не знал. Всё тот же страх и удивление в ее глазах, никаких эмоций больше, но вот — мелькнула догадка.
— Так это я что же, правда, не туда попала?
И она вдруг рассмеялась. Она всё смеялась и смеялась и не могла остановиться, смеялась до слёз, до икоты: — Не туда… попала не туда… а ты и приехал… а-ха-ха… а-а-а-а… приехал…
За дверью соседней квартиры послышался шорох, шарканье и звяканье цепочки.
Я делаю шаг вперёд и легко касаюсь её плеч, встряхиваю, чтобы прекратить истерический смех. Но и этого небольшого усилия оказывается достаточно, чтобы окончательно сорвать её. Нина переступает порог, подаётся вперёд, хватается за меня, утыкается лицом и начинает рыдать в голос. Она плачет безутешно, как обиженный ребёнок, тело её становится послушно моим рукам. Всё, что я могу — это обнять её крепче и ждать, пока она успокоится.
Дверь слева приоткрывается, в щель просовывается голова заспанной старушки с неприбранными жидкими белыми волосами, пряди свисают на сторону из-под пластмассового гребня. Дверь открывается шире, на пороге возникает вся фигура целиком. Старушка в белой ночной рубашке в синий горошек, на плечи накинут пёстрый шерстяной платок ручной вязки. И смотрит она на меня, как процентщица на Раскольникова.
Объяснения неизбежны. Чтобы их не допустить, я беру Нину за талию, отрываю от бетонных плит пола лестничной площадки, осторожно переношу через порог её квартиры, сажаю в прихожей на тумбочку для обуви.
Перед тем как прикрыть дверь, говорю старушке:
— Спокойной ночи.
***
Мы с Ниной сидим на кухне. Молча.
